-
-
-
Стр.3
УДК 821.161.1
ББК 84(2)6-4
Б 94
Бухараев Р.
Б 94 Письма в другую комнату / Р. Бухараев. — СПб.: Алетейя, 2011. —
224 c.: ил. — (Русское зарубежье. Коллекция поэзии и прозы).
ISBN 978-5-91419-514-1
Книга «Письма в другую комнату» с посильной для автора честностью
рассказывает о том, что порою скрывается за мужским молчанием. Эта
книга — попытка объясниться с близким человеком, что бывает особенно
трудно в силу непременного и обязательного условия такой беседы
— полной искренности, которой так трагически не хватает в нашей
повседневности.
УДК 821.161.1
ББК 84(2)6-4
В книге использованы работы художника
Искандер Нугманов (DERIC)
© Р. Бухараев, 2011
© И. Нугманов (DERIC), иллюстрации, 2011
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2011
© «Алетейя. Историческая книга», 2011
Стр.4
I. ДЕСЯТЬ МИНУТ ОДИНОЧЕСТВА
«В Англии наконец происходит весна: так ли нечто должно всегда
происходить и свершаться в душе?», – меланхолично записал бы я золотым
паркеровским пером на белоснежной манжете, будь я в то раздумчивое
мгновение марта безупречно одетым вечерним джентльменом
хоть бы и из старинного лондонского клуба «Атенеум» – словом,
если б я был человеческим существованием из тех, что ритуально препровождают
положенное время в глубоких зеленокожаных креслах,
в них же пьют принесенный белофрачным официантом, но отвратительно
заваренный, желтоватый и еле теплый грушевый чай, и в промежутках
между беседами листают газеты.
Лестно, конечно, попасть в «Атенеум», но в антикварных вещах
времени я разбираюсь крайне недостаточно и предпочитаю
им более непритязательные лавки древностей, а галстучными бабочками
и теми единственными золотыми запонками, на которых
печатка с татарским гербом, щеголяю крайне редко: этого мало
на ярмарке мирских тщеславий. К тому же и уверенная размеренность
жизни оказалась никак не суждена мне, а мелочное скопидомство
наблюдений и заметок, сей признак возраста, не нуждается
еще в записях на манжетах. Хватает пока и скоротечной
памяти, в которой среди прочего засел и филигранный экспромт
некогда главного здесь законодателя мод и мыслей, ирландца
Оскара Уайльда: «все мы сидим в канаве, но некоторые из нас при
этом глядят в небеса».
Полагают также, что для того, чтобы не попросту выглядеть, а
именно что быть записным джентльменом, нужно и родиться в тройке
с бабочкой и с младых ногтей поселиться в костюме, иначе выйдет и
получится очередной маскарад: при всей мирской необходимости оного
совсем уж чужие маски плохо сидят на моем лице и легко соскальзывают,
тем более, что самое трудное, как оказалось, – это быть тем,
кто ты есть, и не опасаться последствий.
7
Стр.7
Да и вообще, подспудное желание не выглядеть, а быть джентльменом,
если копнуть поглубже, есть простое и неубитое жизнью стремление
быть, а не казаться всего лишь благородным человеком, а по
этому поводу еще Конфуций заметил, что, мол, «человек истинно благородный
не сокрушается о том, что его достоинства остаются незамеченными;
его куда больше заботят собственные несовершенства».
Забавно, что это повествованье, сокровенная композиция которого
приуготовила автору столько неизбывных совестных терзаний,
само собой началось с накрахмаленных манжет и праздных рассуждений
об одежде, столь несвойственных мне, как и большинству мужчин.
Что же сбило меня с пути, а заодно и с панталыку – уж не та ли
театральная процессия на Старолуговой набережной Карловых Вар,
когда мимо сидящих на открытых террасах кафе разночинцев и простолюдинок
шли и шли к мелкомощеному променаду у Мельничной
Колоннады молодые и не очень молодые, но, надо думать, воистину
родовитые аристократы и аристократки Старого Света?
Прохожие дивились и судили эту голубую кровь по одежке от кутерье,
всем этим зеленобархатным фракам, белым и черным смокингам,
бальным платьям всех оттенков красного от барбадосской зари до
синайского заката; по шелковым ниспадающим плащам и пелеринам,
по дамским перчаткам по локоть и бисерным кисетным сумочкам, а
также и недоступно дорогим туфлям, и тростям с серебряными и костяными
набалдашниками.
Пятый съезд европейской шляхты проводил в тот вечер у Мельничной
Колоннады затейливый Праздник Вампиров: я и этого, как
ты знаешь, не выдумал, – так и называлось это вполне документальное
событие, завершившееся во тьме россыпями огнецветного фейрверка
над Замковой башней и заполночными хмельными криками
и разночинным смехом под нашим кованым, в завитках, балконом
четвертого этажа, откуда ежедневно представал мне супротивный,
древний, но прелестно отделанный заново дом под названием «Zum
Pomeranzenbaum», цветная его эмблема под самою крышей – изразцовый
овал с изображеньем зелени апельсинового деревца с округлыми
закатными плодами и – внизу, посередине крошечной Старорыночной
площади Карлсбада – гранитный, раннего барокко, Чумной памятник
во славу Пресвятой Троицы.
На следующий день бароны и баронессы, маркизы, кронпринцы,
графы-графини и светлейшие князья со своими княгинями, все эти
8
Стр.8
вальдштейны, туны, лихновские и эстерхази, у чьих богатых и влиятельных
предков искали места и хлеба насущного Бетховен и Моцарт,
гуськом устремлялись уже против течения Теплы, на иное мероприятие,
имевшее быть в старинной, ампирной, но едва подремонтированной
Императорской Лечебнице, и снова тщательная безупречность
одежд, непременно потребовавшая от каждого участника, а паче
участницы этого действа предельной вдумчивости и неразделенного
внимания, вызывала в прохожих всякие мысли, безвариантно сводящиеся
к оценке условий и обстоятельств как чужой, так и собственной
судьбы.
Да и то – это был настоящий парад неведомой большинству жизни,
внезапно вторгшейся с лакированных страниц светской фотохроники
в повседневности курортного быта, и люди, со внимательным
любопытством взирающие на эту радужную наружность бытия
и смакующие заслуженный трудами и болезнями кофе со сливками
в златомраморном кафе «Элефант», были в огромном большинстве
своем те же самые, которые без какой-нибудь особенной вдумчивости
ежедневно проходили мимо домов, где опять-таки жили на этих
водах Бетховен, Батюшков, Гоголь, Гете, именно Гете, – вовсе и
не сознавая, что эти вечно происходящие данности Карловых Вар
могли бы дать оставшейся в них детской любознательности много,
много больше...
– и эта зеленая с золотом бюргерская гостиница «Моцарт», ранее
именованная «Три алые розы», и неприметный ныне за недостатком
состоятельных владельцев, несколько даже бурый дом под названием
«Белый заяц» с двумя горельефными заячьими медальонами на фронтоне,
и жемчужно-желтый особняк «Три мавра», что на Старорыночной
площади недалеко от Чумного монумента, а на этом до сих пор
сохранились три причудливых толстогубых негритянских барельефа,
о том уже не говоря, что между классических высоких окон третьего
этажа наличествует там чуть аляповатая, зелено-розово-фиолетовая
лепнина в виде помещенных в золотые рога изобилия и оплывающих в
духе Дали померанцевых, сиречь апельсинных дерев, виноградных лоз
и пластично цветущих кустов, что выглядело бы вовсе безвкусным,
когда бы не было так заманчиво и прекрасно, и не вызывало в воображении
столь многого из того, что всегда искушает и блазнит душу
происходящей без остановки подлинностью и, единожды начавшись в
детстве, так и не завершается никогда.
9
Стр.9
Если же дать малейшую волю этой сокровенной тяге к подлинности,
то среди сезонных посетителей Карлсбада, будь они платными гостями
хоть из Минусинска, хоть из Лихтенштейна и Монако, среди всех зримых
и кажущихся миражей и иллюзий жизни, царствующих над прогуливающейся
толпой, как башенный отель «Империал» царствует со
своей вершины над остальными гостиницами и пансионами лечебных
вод, вдруг узрится – хоть на мгновение, хоть на секунду! – реальная,
как тронутые первой зеленью и весенней желтизною горные леса, подлинная,
как вымоленное предельным усилием сердца осязание Аллаха,
и действительная, как совестливая память, – Жизнь, ради ощущения
которой и воссуществует для прозревшей души все остальное...
Узрится, стало быть, и не только узрится, но и обоймет звуками,
запахами и осязательными чувствами непреходящая и всегда возможная
жизнь, в которой время и его, времени, условности не имеют никакого
уже значения, – и в которой Иоганн Вольфганг фон Гете – не
различить еще, 1812 или 1820 года существования, идет в долгополом
темносером сюртуке и белоснежной полотняной рубашке с шейным
платком по своей обычной тропе вдоль нежно-журчащей, как сам
воздух над нею, струящей по теченью дуновенья цветущих черемух,
темно-прозрачной речки Теплы, под нависающими с горного склона
деревьями,
– идет себе, попив карлсбадской водички и направляясь для моциона
в ясеневую, буковую, липяную и кленовую елань – межгорный
распадок у Почтового Двора, то и дело встречая на пути самого себя,
несколько моложе и вовсе молодого, из 1786 или 1791 года; полагая
такое дело самообычным и само собой разумеющимся, и степенно,
как, должно быть, и свойственно аристократии духа, размышляя над
чем-то глубоко и сокровенно личным –
– а я вот, замечаю, по неизжитой в юности простонародной, не
сказать плебейской спешке и всегда действующей в ущерб необходимостям
слова жадности к тому, что именно теперь вот и кажется
важным, опять забежал вперед по силовым линиям и расходящимся
спиралям своего ограниченного временем и пространством
повествования, за что и сам с удовольствием дал бы себе указкой
по рукам, как пепельно-седой ментор, каким я, верно, и сам уже
кажусь кому-то, – себе самому зарвавшемуся ученику, еще не
отработавшему во всей честности положенных гамм, а уже поку10
Стр.10