Лев Николаевич Толстой. Хаджи-Мурат
--------------------------------------------------------------Л.Н.Толстой.
Собрание сочинений, т.14.
М., Художественная литература, 1964, сс.23-148.
OCR: Проект "Общий Текст"("TextShare")
--------------------------------------------------------------I
Я
возвращался домой полями. Была самая середина лета. Луга убрали и
только что собирались косить рожь.
Есть прелестный подбор цветов этого времени года: красные, белые,
розовые, душистые, пушистые кашки; наглые маргаритки; молочно-белые с
ярко-желтой серединой "любишь-не-любишь" с своей прелой пряной вонью; желтая
сурепка с своим медовым запахом; высоко стоящие лиловые и белые
тюльпановидные колокольчики; ползучие горошки; желтые, красные, розовые,
лиловые, аккуратные скабиозы; с чуть розовым пухом и чуть слышным приятным
запахом подорожник; васильки, ярко-синие на солнце и в молодости и голубые и
краснеющие вечером и под старость; и нежные, с миндальным запахом, тотчас же
вянущие, цветы повилики.
Я набрал большой букет разных цветов и шел домой, когда заметил в
канаве чудный малиновый, в полном цвету, репей того сорта, который у нас
называется "татарином" и который старательно окашивают, а когда он нечаянно
скошен, выкидывают из сена покосники, чтобы не колоть на него рук. Мне
вздумалось сорвать этот репей и положить его в середину букета. Я слез в
канаву и, согнав впившегося в середину цветка и сладко и вяло заснувшего там
мохнатого шмеля, принялся срывать цветок. Но это было очень трудно: мало
того что стебель кололся со всех сторон, даже через платок, которым я
завернул руку, - он был так страшно крепок, что я бился с ним минут пять, по
одному разрывая волокна. Когда я, наконец, оторвал цветок, стебель уже был
весь в лохмотьях, да и цветок уже не казался так свеж и красив. Кроме того,
он по своей грубости и аляповатости не подходил к нежным цветам букета. Я
пожалел, что напрасно погубил цветок, который был хорош в своем месте, и
бросил его, "Какая, однако, энергия и сила жизни, - подумал я, вспоминая те
усилия, с которыми я отрывал цветок. - Как он усиленно защищал и дорого
продал свою жизнь".
Дорога к дому шла паровым, только что вспаханным черноземным полем. Я
шел наизволок по пыльной черноземной дороге. Вспаханное поле было помещичье,
очень большое, так что с обеих сторон дороги и вперед в гору ничего не было
видно, кроме черного, ровно взборожденного, еще не скороженного пара. Пахота
была хорошая, и нигде по полю не виднелось ни одного растения, ни одной
травки, - все было черно. "Экое разрушительное, жестокое существо человек,
сколько уничтожил разнообразных живых
существ, растений для поддержания
своей жизни", - думал я, невольно отыскивая чего-нибудь живого среди этого
мертвого черного поля. Впереди меня, вправо от дороги, виднелся какой-то
кустик. Когда я подошел ближе, я узнал в кустике такого же "татарина",
которого цветок я напрасно сорвал и бросил.
Куст "татарина" состоял из трех отростков. Один был оторван, и, как
отрубленная рука, торчал остаток ветки. На других двух было на каждом по
цветку. Цветки эти когда-то были красные, теперь же были черные. Один
стебель был сломан, и половина его, с
грязным цветком на конце, висела
книзу; другой, хотя и вымазанный черноземной грязью, все еще торчал кверху.
Видно было, что весь кустик был переехан колесом и уже после поднялся и
потому стоял боком, но все-таки стоял. Точно вырвали у него кусок тела,
вывернули внутренности, оторвали руку, выкололи глаз. Но он все стоит и не
сдается человеку, уничтожившему всех его братии кругом его.
"Экая энергия! - подумал я. - Все победил человек, миллионы трав
уничтожил, а этот все не сдается".
И мне вспомнилась одна давнишняя кавказская история часть которой я
видел, часть слышал от очевидцев, а часть вообразил себе. История эта, так,
как она сложилась в моем воспоминании и воображении, вот какая.
Это было в конце 1851-го года.
Стр.1