Давыдкин, из местных, слывший за удачного охотника, предложил мне, ни разу не бравшему в руки ружья, походить с ним подобывать дичи, ружье, так и быть, он мне одолжит, а моя задача лишь полюбить охоту. <...> Справа крупной дробью зарокотал в конуре пес, наконец, вышел, на „ всякий случай: посмотреть на меня; удостоверившись, тряхнул привычно цепью - в нос ударил запах теплого псиного живота. <...> - Почему не спишь? - спросил Давыдкин из темного угла. <...> Картофельные пиля уже вспаханы, и мы перешагивали с одною бугра на другой, но нотам колотили желтые гроздья. <...> В осиннике мы пошли но заброшенной узкоколейке гак же утомительно переступая по шпалам, как и по бороздам на поле. <...> [44 маслянистый привкус чертополоха; вязко пахнут высокие трубчатые стебли с унругнми куклами зародышевой листвы, - и оседает смешаное горькое травяное дыхание холодом лесного родника на небе, и невольно пальцы пропускают траву, и ладони льют тяжелые зеленые капли на лицо. <...> Перебираемся через какое-то болотце: паркий торф выдыхает терпкие нити молочно-сизого тумана, земля ненадежна под ногами - я то и дело проваливаюсь сапо! ом в мягкую почву, и черная жирная яма тут же заволакивается сочащейся густью. <...> Белая кашица сныти выше головы вздрагивает от беглой мошкары. <...> Я подобрал палку с прилипшими остатками листьев: iicuicjia их мякоть и вот - только нежнейшие прожилки, как тончайшая вуаль или скомканные чулочки. <...> Трухлеют пни, оставляя гнилые дупла в земле; пз этой смеси мертвого крошева и песка рождается новая жизнь: отвердевает поросль, бегут по омертвелым корням опята, выползает из древесного праха тварь, имеющая и не имеющая названия на латыни. <...> Каждое семя приспосабливается к своему ветру, воде, земле, огню: летит широким стрекозьим крылом семя клена - зеленая сеточка, прожилки, плотное крылышко туго, съедобно просвечивает; обсыпет першинками, как снегом - не спрятаться, задохнуться - осина; надают тяжелые зародыши дуба, годами дожидаться череды прорасти <...>