Василий СТРАДЫМОВ
ЧЕРЕМИСИН КЛЮЧ
Роман
Это произведение — о судьбе Лариона Черемисинова, внука и сына уральских раскольников, жившего в
екатерининскую эпоху. Пройдя путь от простого солдата до воеводы четырех сибирских городов, он стал участником
многих исторических событий, в которых фигурировали императрица Екатерина II, генерал-прокурор сената
Вяземский, светлейший князь Потемкин, заводчик Никита Демидов, губернаторы Бриль и Немцов. Деятельность
Черемисинова отличалась большим размахом, исключительной честностью, искренним желанием оберечь крестьян и
ясачных от произвола властей; неоценим его вклад и в хозяйственное освоение Сибири, и в утверждение общественной
нравственности.
Все документы, приводимые автором, — подлинные и взяты из архивов РФ.
К числу первичных свойств русского народа, вместе с религиозностью, исканием абсолютного добра и силою воли,
принадлежит любовь к свободе, и высшее выражение ее — свобода духа.
Н. Лосский,
русский философ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
По заснеженной Лене неслась тройка. Веселый звон колокольчиков будоражил сон прибрежных гор.
Ямщику не терпелось поговорить с воеводой Черемисиновым, сидящим в кошеве с канцеляристом Баевым. Он
обернулся, комкая белый воротник шубы, весело стрельнул глазами.
— Глядите, Ларион Михайлович, это Чангакан. По-тунгусски будет «Царь», — громко крикнул он и показал
кнутовищем на дальний утес, подступивший справа к реке.
Разглядывая крутолобую гору, Ларион удивился:
— Что-то снегу на вершине нет.
— Сдуло ветром или снесло с россыпью. А на кромке ничего не видите?
— Не-е… Камни только.
— Березка там стала расти. Прямо в камни вцепилась. Чудом держится.
— А-а… Вижу…
— Зимой она мало приметна. А весной зазеленеет — такая расхорошая. А напротив Чангакана, на левой прилуке,
деревня Усть-Иленга. Живет там девка — красоты несусветной.
Воевода не ответил. Слово «Усть-Иленга» прожгло его молнией. Плохо слушающимися пальцами расстегнул на
груди козью доху.
— А что значит «Иленга»? — обернулся к Ивану Баеву.
— По-тунгусски это речка — быстрая, каменистая, галечная…
Ларион тяжело вздохнул. Неужто он и впрямь встречался с Иленгой? Видел ее голой? Не сон ли это?..
Качнулось пламя светильника, и с хлынувшими клубами пара в дверях появилась тунгуска... Волосы у нее были
взвихренные и руки вихрились, когда бросала на лавку кофту, кожаные штаны, чекульмы с ноговицами.
— Гляди всю, воевода-капитана... — она задорно засмеялась. — Я шибко беда красивая... — черные глаза
тунгуски прицелились неумолимо и пронзительно. Ласковость тонких рук, протянутых к нему, ощутил Ларион. —
Искупай меня, холерный, окаянный...
Эту картину перебивает ямщик:
— Взглянешь на Аринку, и все невзгоды как рукой снимет. От нее сияние идет, словно от ангела... Раз угостил
ее орешками, и она улыбнулась, да так мило, что век буду помнить. Кого-то осчастливит она в жизни...
Воевода никак не откликался, и ямщик обиженно умолк, подумав: «Наверно, жена у него тоже не из последних».
«О ком это рассказывал ямщик? — очнулся Ларион. — Мало ли пригожих девок на свете? Орехами, говорит,
угостил... Орехи — девичьи потехи... Вот Иленга — огонь!» — вновь угарно вспомнилась ему тунгуска.
* * *
Впервые Ларион увидел Иленгу три месяца назад, когда ехал из Иркутска к месту своего назначения — в город
Илимск.
Бежала встречь дорога, будто оскорбленная топотом копыт. Три подводы, одна за другой, мчались на север по
изумрудно-зеленой ангарской пабереге. На первой — в рессорном фаэтоне — ехали Черемисиновы. За ними следовала
кибитка, в которой дремали Фекла и Санжиб, их слуги. Последними двигались трое илимских солдат, доставивших в
Иркутск подследственных по какому-то уголовному делу; старшим был седоусый капрал с «леншким выговором» —
вместо «с» употреблял «ш».
Стр.1
День был отменный. Посверкивала Ангара, по ней плыла вниз черная крытая лодка с белым, как рубаха на
просушке, парусом.
— Обогнать ее надо! — по-озорному кричит Ларион ямщику. — Ну-ка, пришпарь!
— Это можно, — охотно откликается ямщик Ивашка Горяшин, молодой и разбитной, очень довольный тем, что
везет большого начальника. — Н-но! Грабят! — взмахнул он кнутовищем.
Тройка лошадей ускоряет бег, но белое пятно приближается вяло — стремительная Ангара резво несет лодку по
течению.
— Шильно шпешим, — ворчит капрал.
Крутобокие, похожие на застывшие волны, холмы тянулись бесконечно. Их оживляли прилипшие к ним юрты,
возле которых важно ходили буряты в красных халатах. К дороге подбегали узкоглазые, упитанные ребятишки. Вдали
виднелись табуны лошадей и овечьи отары.
Санжиб вспомнил калмыцкую степь, кибитку, которую накрывали кошмой и рогожей из камыша. В центре ее
таган, котел, голые дети у огня... С конца зимы и до первого снега кочевали с сородичами. В худуках1
напал. Вся семья перебил...» — пасется в голове полынно-горькая мысль. Встречный ветер
пили беловатую,
солено-горькую воду. На одном месте не держались больше двух недель. Ловили верблюдов, нагружали их кибитками
вместе с жердями и решетками и двигались дальше. На верблюдах качались мешки и короба, обложенные кошмой и
овчинами, из них торчали головы калмычат. А впереди расстилалась степь, украшенная багряно-черными тюльпанами.
«Китайса на мой хотон2
сушит в его глазах слезы...
Подъехали к говорливой речке Обусе, возле нее было много юрт.
— Тут крепкий тарасун сидят,3
братские4
— смеется Ивашка, — как выпьешь, так сразу все песни забудешь... А вообще
— народ с хитрецой. Спросишь у них: у вас такой-то живет? — и ответят расплывчато, вроде того, что нись
тут, нись нет...
Возле юрты, принадлежащей старшине, сидел на бревне ветхий, в паутине морщин старик, по-видимому
дежурный, он раскуривал трубку, украшенную железной чеканкой. Распорядившись сделать на берегу короткий отдых,
пообедать, Ларион подошел к старику.
— Кто у вас старшина? — спросил Ларион.
— Борзоев.
— А где он сейчас?
— Однако где-то был...
Тут вмешался Ивашка.
— Знаешь, кто с тобой разговаривает? Илимский воевода капитан Черемисинов.
Старик рывком приподнялся, в узких глазах его метнулся испуг.
— Большой тойон, однако... — пробормотал он и заковылял в соседнюю юрту.
Вскоре не стало видно ни людей, ни стад, даже ребятишки, зыркавшие поодаль на путников, куда-то испарились.
С восточной стороны, за мелким лесом, послышались голоса. «Наверно, старшина Борзоев идет», — подумал
Ларион, решивший приобрести на дорогу свежего мяса.
Неожиданно, первый раз в жизни он увидал тунгусов: мужчина и женщина, диковинно разнаряженные,
подъезжали верхом на маленьких, белогрудых оленях. Заметив их, Ивашка воскликнул:
— Тунгус Саунчин приехал. Со своей бабой. Ее зовут Иленгой. Это ваши ясачные, приписаны к Верхнеилимской
волости.
— Как они здесь оказались?
— Они что ветер. Им путь не заказан. Пришли по Березовому хребту.
Таежные пришельцы оставили оленей у коновязи. Первой подошла молодая, со смуглым румянцем тунгуска,
была она в парке, обшитой по краям черным мехом, с узорчатым нагрудником, на котором висели металлические бляхи.
Губы у нее яркие, спелые.
Женщина протянула маленькую кисть:
— Зрасьте, капитана-воевода. Меня зовут Иленгой, или Еленкой. Я с жалобой к тебе, — голос у нее
неторопливый, гортанно-певучий.
— На кого?
— Как на кого? На моего мужика (эды), на Саунчина.
При этих словах тунгус (у него мужественное с татуировкой лицо) понуро опустил голову, с макушки свисла
скомканная косичка. Иленга смотрела на него осуждающе-презрительно.
— Что он натворил? — настороженно улыбнулся Ларион.
— Хак что? Прошлый зим ясак в Илимск не сдавал. А стрелял, борони бог, как шибко. Много пушнины добыл,
но все пропил, холерный, окаянный. Тут, на речке Обуца, гулял, много тарасун пил. Напужай его воевода-капитана.
Шибко постращай...
Глаза у воеводы посуровели.
— Ежели еще так поступит, велю в Илимск привезти и на козле плетьми наказать. И чтоб с недоимкой
рассчитался, — пригрозил пальцем.
— Огненный вода не буду пить, — мотает головой Саунчин, махает руками — так отмахиваются от слепней.
— Молодец! — похвалила его Иленга и сообщила: — На охоту собираемся. Битки5
продали, шибко хорошие! Час
делов — и ведро голубики. Деньги скопили на порох, а его никто не продает... — тунгуска удрученно покачала головой.
— Я подарю вам фунт пороху, — говорит Ларион погрустневшей Иленге и велит Фекле, позвавшей его обедать,
принести ящичек с огнестрельным зельем.
— Пасибо, бойе! — восклицает Иленга. — Пасибо, чулала эса (синеголубые глаза). Пайдем со мной в тайгу, —
щеки Иленги еще больше зарумянились. — Чум покажу. Дорогой гость будешь.
— Приманчивая девка, — улыбается Фекла.
— Целовать буду шибко жарко. Бабий соболь посмотришь...
Стр.2
От этих слов Фекла побелела в смятении. В глазах Лариона играют веселые светлячки.
— Ну, и шельма! — смеется Ивашка. — У тебя же мужик есть.
— Мужик? В чуме у него еще две бабы. Старе меня. Моя — дюр-дяр, двасать.
Иленга цепко взглянула на Лариона, и ему подумалось: вот так же пристально смотрит она из-за ветвей на
преследуемого зверя.
А Иленге кажется, что глаза у него, как неба окошки в глухой тайге или как сизый дым от костра.
* * *
Вторая встреча с тунгуской произошла недавно.
От деревни Жигаловой, спрятавшейся в горах на левом берегу Лены, Ларион повернул на запад, в сторону
Березового хребта. Над ершистой горой выглянуло красное солнце, и тайга в серебряной кухте6
преобразилась. Впереди показалась узкая долина Илги, и вдруг с угора открылась, будто весело прыгнула к нему,
деревня Знаменка — так называли в народе Илимский острог, над которым вознеслись парные маковки белобокой
церкви в честь «знамения пресвятые Богородицы»; правее его, на дальнем косогоре, дымил винокуренный завод.
У приказной избы топтались крестьяне, поджидая воеводу. Они знали о его приезде, солдат Савва Попов
заблаговременно привез распоряжение воеводы Орленгской, Илгинской и Тутурской приказным избам: «Еду для
осмотрения острогов и слобод и сведения крестьянских нужд,— говорилось в бумаге, — и через сие даю знать, что в
проезде долго быть не могу, а потому крестьянам означенного острога и слобод и по тракту во всех жительствах на
случай приезда моего быть сколько можно в собрании, и также, чтоб ямщики были на месте и лошади исправные в
готовности. И сим из Илимска нарочно посланному солдату Савве Попову давать одну подводу с проводником без
задержания».
При самом подъезде крестьяне от смеха прикрывали рты рукавицами-лохмашками. Староста Захар Дружинин,
обычно строго невозмутимый, шибко суетился, сдергивая со столба-коновязи рыжего кота, загнанного, подобно
соболю, собаками-лайками. Кот горбился, фыркал, отбивался лапами от рукавицы Захара. Наконец староста зацепил
его за лапу и хотел занести в приказную, да уж крик раздался:
— Едут!
Набатный звон сорвался с колокольни и разнесся по Илге. Захар затолкнул кота за пазуху и взял в руки хлеб-соль
на деревянной тарелке, поправил на нем полотенце, расшитое петухами.
Воевода вылез из расписной кошевки, смахнул рукой ледок с усов и мшистой бородки, отросшей за дорогу.
Устало улыбнулся.
— С приездом вас, ваше благородие... — староста поклонился, а кот за пазухой заупрямился, зацарапался и,
высунув голову, уставил зеленые глаза на приезжего.
— Всех благодарю. За встречу. За хлеб-соль. Всем здравия желаю... — в голосе воеводы улавливалось смущение.
Но вот в глазах затеплилась смешинка: — Тоже встречает? — кивнул на кота.
— Сущий разбойник, ваше благородие... — сконфузился Захар, отпустил лохматого злоумышленника и
пригласил воеводу в приказную избу.
Сев за стол, воевода спросил собравшихся:
— Ну, как живете?
— Часом с квасом, а порой с водой, — донесся со скамеек шутливый голос.
Воевода повел разговор о недоимках, денежных и хлебных, и лица крестьян посерели, завяли.
— Как недоимкам не быть? — возмущается староста Дружинин. — Священник Грозин лучшую общественную
землю забрал, а у нас осталась хилая, на ней один пестовник7
растет.
— Как же такое допустили?
— Я стал противиться, да он со своими работниками чуть не до смерти избил меня на поле. Вот осталось, —
показал на лоб, где кривился шрам, делающий лицо еще более строгим, — спасибо нашим мужикам, они меня отняли...
Вот такой у нас святой отец.
— А вы жаловались? — насупился воевода.
— А как же! Но разбирательство тянулось много лет, и правды я не нашел.
— И святых сатана искушает, — говорит кто-то из сидящих на задних лавках.
— Один Бог безгрешен... — слышится елейный голос, похоже сочувствующий попу.
— Поверенный завода тоже покосы захватил, — со злостью добавляет Дружинин; шрам на его лбу шевельнулся.
— Весной отберем всю землю, все покосы, что у вас незаконно изъяли, — голос у воеводы упрямый, а глаза злые.
— Священник пусть пользуется указными доходами8
. Направлю к вам землемера.
Крестьяне одобрительно зашевелились.
— Было бы здорово! — восклицает Дружинин.
После собрания крестьяне обступили воеводу, вели непринужденный разговор. Дружинин пригласил воеводу в
гости:
— В баньке попаритесь, Ларион Михайлович…
Черемисинов согласился.
Когда шли по улице, навстречу вылетела оленья упряжка.
— Эге-хей, э-хей-хей! — послышался Лариону знакомый голос.
— Тунгуска Еленка едет, — заулыбался Захар.
Перед ними остановились олени с лоснящейся шерстью, косили на встречных черные, с глянцевитым оттенком
глаза.
— Здравствуй, Захарка! — восклицает тунгуска, соскочив с нарт. — А это что за мужик? — показывает на
Лариона рукавицей, затейливо разукрашенной.
— Это воевода. Капитан Черемисинов.
сдержанно
Стр.3