Иннокентий АФИНОГЕНОВ
ПУТИ ГОСПОДНИ…
Рассказы
БОЖИЙ СТРАННИК
В отпуск в этом году я наконец-то поехал в Питер. Неделю сидел в библиотеке Духовной семинарии,
отбирая и копируя ноты для нашего церковного хора. В конце недели решил съездить навестить своих друзей.
Какое-то время по окончании семинарии, еще до своей женитьбы, я оставался в Петербурге и работал регентом в
одном из открывшихся вновь храмов. Певчих для хора удалось набрать без труда, Петербург — город старых
музыкальных традиций. Большинство моих певчих были людьми хотя и одаренными от природы, но, если так
можно выразиться, свободными от всех обязанностей, кроме разве одной — просто жить, ничем себя в этой жизни
не обременяя. Про себя я называл их «блаженными», не в смысле того, что они святые; грешники, конечно, и
водку пьют, и с женщинами амуры себе позволяют. «Блаженные» они для меня были в том смысле, что ничего от
этой жизни не требовали, а довольствовались тем, что Бог послал, и этому радовались искренне, как дети. Себя и
круг наших общих знакомых мы именовали «петергофской тусовкой». Каждый из этих «тусовщиков» обладал
какими-либо достоинствами, впрочем, как и недостатками. Например, Владислав Крылышкин, по прозвищу
Мефодий, слыл искусствоведом, в чем многие сомневались. Но вот в организаторских способностях Мефодия
никто не сомневался. Александр Шкловский, по прозвищу Шульц, был замечательный музыкант, в таланте
которого никто не сомневался. Когда он после хорошей чарки начинал импровизировать на флейте, все вокруг
замирали в благоговейном восторге. Но самым непосредственным «тусовщиком» был Вадим Садков, по
прозвищу Садик. Нигде он постоянно не работал, семьи не имел. Просто жил под небом и радовался этой жизни.
Про таких скажут: «Никчемный человек, зря только небо коптит». Однако Садика все очень любили, поскольку
он был совершенно бескорыстным, незлобивым и добродушным человеком, к тому же Бог наградил его многими
талантами. Садик, например, прекрасно исполнял под гитару старинные русские романсы. И в связи с этим, а
может не только, имел немало поклонниц среди прекрасной половины человечества. Он пел в церковном хоре, да
так вдохновенно, что, казалось, еще немного, и он отделится от пола, и там, «на воздусях», даже не заметит свое
воспарение. Кроме того, Садик слыл модным художником, картины которого были занесены в зарубежные
каталоги, хотя он никогда не обучался художеству. На эту стезю художественных дарований Садика вывел следующий
забавный случай.
Когда он обучался в Петербургской Духовной семинарии (потом его оттуда выгнали), то вместе с
семинарским хором поехал в Германию для концертных выступлений. После окончания программы им раздали
по двести марок, и хор вернулся в Петербург. Садик, естественно, напился и решил остаться еще погулять в
Германии. Пока он пропивал в баре свой гонорар, к нему подошел русский художник и попросил похмелиться.
Садик, естественно, с радостью встретил своего соотечественника, и они напились вместе. Художник посетовал,
что приехал в Германию подзаработать, но его картины не берут. «Эти немчуряги в настоящем искусстве ничего
не смыслят», — жаловался он. Перед тем как распрощаться, он подарил Садику свои кисти, краски и мольберт, а
сам ушел на поезд, чтобы вернуться в Россию.
Утром, когда Садик проснулся, как он сам выразился, «трубы горят, а в карманах ветер гуляет». Взял он
мольберт и пошел на городскую площадь. Площадь красивая, как игрушечная, кругом дома с остроконечными
крышами и соборы готические. На открытых террасах возле баров и кафе люди сидят, пивко потягивают и говорят
что-то на непонятном для Садика языке. Еще он заметил, что на площади художников много: сидят, соборы да
дворцы рисуют. Решил и Садик что-нибудь нарисовать. Но дворцы и соборы для него оказались слишком
сложными, кисти-то он никогда в руках не держал, потому решил рисовать людей с натуры, как они пиво пьют.
Выбрал себе натуру покрупнее и давай малевать. Но, поскольку его взор притягивала больше не живая натура, а
кружка с холодным пивом, то вначале он стал рисовать именно ее. В изображение кружки он вложил всю свою
жаждущую похмелья душу. Кружка получилась у него огромная, на две трети листа. Так что для немца, ее
держащего, места почти не осталось. Но он все равно его пририсовал. Маленького, толстенького, как таракана.
Закончил Садик картину, задумался: что же ему дальше рисовать. Слышит, за спиной кто-то губами
причмокивает: «Гут, зер гут».
Стр.1
Это немец подошел, показывает, что картина ему понравилась, и он хочет ее приобрести. Обрадовался
Садик, думает, если пять марок даст этот немчуряга, то как раз хватит похмелиться. Подает ему картину. Немец
сует ему купюру в сто марок. Садик испугался, думает, чем я ему сдачу буду сдавать? «Найн, найн», — и
показывает немцу растопыренную ладонь.
— Энтшульдиген зи, — сказал немец, убрал сто марок, сунул другую купюру и ушел.
Разворачивает ее Садик, смотрит, а это пятьсот марок. Так он и стал художником.
Вот этого самого Садика я и решил навестить в первую очередь. Доехал на электричке до остановки
«Стрельна», вышел и иду по Петергофскому шоссе в сторону его дома. Тут мимо меня, громыхая и чадя, проехала
«Победа», раскрашенная темно-зелеными пятнами под маскировку, как у военных автомобилей. Проехала — и
остановилась. Из «Победы» выскакивает Садик, бежит ко мне, руки растопырил и орет:
— Алешка, друг, наконец-то приехал! Вот радость-то какая, еду, смотрю, ты идешь, я глазам своим вначале
не поверил.
Обнимет он меня, потом отойдет на шаг, посмотрит и снова обнимет.
— Ну, браток, садись в мой лимузин, прокачу с ветерком. Видишь, какой он у меня красивый, сам его
раскрашивал. Нравится? То-то. Так, куда едем? — спросил Садик, когда я сел в автомобиль.
— Да, собственно говоря, я в гости к вам приехал, так что мне все равно.
— Замечательно, Алеша, друг, значит, тогда гуляем по полной программе. Сейчас едем ко мне домой,
пообедаем. Правда, насчет продуктов у меня шаром покати, но это поправимо. Я сейчас при деньгах, все
необходимое в магазине купим. Я ведь теперь, Лешка, бизнесом занимаюсь.
— Каким бизнесом? — удивился я.
— Все расскажу, у меня секретов от друзей нет. Я умею, значит, пусть другие люди тоже умеют. Ведь все
кушать хотят, и всех Бог сотворил равными.
— А рисовать картины бросил, что ли? — спросил я.
— Нет, рисую помаленьку, для души. Вот приедем домой, я тебе покажу свою последнюю работу.
Он остановил машину около магазина, пошел за покупками. Приходит через несколько минут и радостно
сообщает мне:
— Ну, Лешка, живем, закусон — что надо, деликатесный. Вот, посмотри.
Я заглянул в пакет, там было три бутылки водки, ананас, крабовые палочки и батон.
— Не многовато ли? — спрашиваю я.
— Что ты, брат, не сомневайся. Ананас — очень полезная штука. Как ты думаешь, почему негры такие
боксеры сильные? Потому что ананасы целый день жрут.
— Да я не про ананас, я о водке говорю.
— Водки много не бывает, — засмеялся Садик, — это чтобы потом не пришлось бежать. В самый раз по
бутылке на брата.
— Но ведь нас только двое, а здесь три.
— Ты что же, Лешка, нашего Шульца не знаешь? У него нюх, как у собаки. У себя в Александрии
обязательно учует и придет, как пить дать, придет.
— Ну, если придет, то ладно, — согласился я.
Когда мы прибыли в маленький домик Садика, то еле пролезли в комнату через завалы каких-то вещей.
Стол тоже был завален разным хламом.
— Сейчас уберем, — сказал Садик и мгновенно смахнул все на пол, водрузив на стол водку и экзотическую
закуску.
— Вот, Лешка, полюбуйся на мое последнее произведение искусства.
Он вытащил натянутый на рамку холст, на котором был намалеван яркий клоун, почему-то без одной ноги,
вместо которой торчал черный протез-костыль.
— Почему клоун на протезе? — удивился я.
— Краски на ногу не хватило, — признался Садик, одна черная осталась, вот и пришлось костыль рисовать.
Но, между прочим, именно из-за этого костыля одна дама покупает у меня эту картину для своего офиса за пятьсот
баксов.
— Да ну, — удивился я, присматриваясь к картине повнимательнее. Но так ничего особенного на пятьсот
долларов в ней не увидел. Наверное, не разбираюсь в современном искусстве — сделал я о себе печальное
заключение.
— Ну, рассказывай, Садик, каким ты бизнесом занимаешься?
— В Финляндию за шмотками гоняю каждый месяц.
— Да, по-моему, там дороже, чем в наших магазинах, во всяком случае, не дешевле.
— Правильно мыслишь, Лешка, но я ведь не покупаю, а бесплатно беру.
— Как так, — опешил я, — воруешь, что ли?
— Что ты, брат, как можно, воровать — это грех непростительный. Финны — они же такие простодыры!
Мы — дураки, а они еще дурнее. Они свои вещи хорошие выбрасывают на помойку, — он стал трясти на себе
Стр.2
джемпер: — Вот — с помойки, брюки — с помойки. Все, что на мне, все с помойки. Вот эти узлы, что мы с тобой
перешагивали, полные хороших шмоток — тоже с помойки. Только, конечно, помойка не в нашем смысле. У
финнов все культурно. У них стоят специальные ящики на улице, куда они выкидывают только свою одежду и
обувь. Правда, в эти ящики трудно забраться, но я приспособился. Беру, значит, палочку, на конец ее прибиваю
гвоздик, и в контейнер. Пошарю, пошарю там, наткнусь на солидный пакет, подцеплю его и тяну. Тут целое
искусство, Лешка, как на рыбалке, может сорваться. Потому тяну осторожно, со вниманием. В Финляндию также
еду не с пустыми руками. Везу с собой кое-какой дефицитный для них товар.
— Водку, наверное? — догадался я.
— Именно ее, родимую. С собой разрешено провозить только две бутылки. А больше — ни-ни. Раз
попадешься, и кранты, граница для тебя навсегда закрыта. Так что я только две — на продажу, и блок сигарет, у
них там они намного дороже. Но ведь в Финляндии я несколько дней бываю, и самому хочется иногда выпить.
Потому я и придумал маленькую хитрость, ни один таможенник не докумекает ее. С собой разрешено провозить
личные средства гигиены. Я беру флакон из-под одеколона, наливаю туда спирт и добавляю немного одеколона
для запаха. Затем беру флакон с анисом, из рыбацкого комплекта, для прикормки рыб, выливаю анис, наливаю
туда спирт и ароматизирую анисом, тоже для запаха. И спокойно все это провожу через таможню.
— А где же ты там живешь все эти дни?
— Хороший вопрос, Лешка, тебе не регентом работать, а следователем прокуратуры, все на лету
схватываешь. Конечно, гостиницы там страшно дорогие, даже очень дорогие. С питанием-то легче, у них в
магазинах чуть консервы просрочены, они их на помойку. Но что финну — смерть, нам, русским — на пользу.
Ну и гостиницу я себе шикарную и дешевую придумал. Всего две финских марки за ночь.
— Это где такие дешевые гостиницы?
— Я, Лешка, в туалетах для инвалидов ночую, — и он рассмеялся, видя мое растерянное удивление. — Да
это же, Лешка, не наши туалеты, это финские. Чистота идеальная, как в ресторане «Астория». Кафель белизной
сверкает, зеркала. В зале, где умывальники, стол роскошный, носилки, раскладушки. За столом поел, на носилках
выспался и всего за две финские марки. Опустил их в щель, дверь автоматически открывается и ты — в раю.
Конечно, я выбираю туалет где-нибудь на окраине города. Ну, какой инвалид ночью, да еще на окраине города, в
туалет пойдет. Правда, один раз был казус. Прихожу я ночевать в туалет, разложил закусон, хлебнул из фляжки
анисовки. Так мне, Лешка, хорошо на душе стало... Допил я свою анисовку, мне еще лучше стало. Смотрю, на
стене какая-то кнопка красная. Размечтался я, думаю, нажму на эту кнопку, заиграет мелодичная тихая музыка, и
зайдет ко мне прекрасная девушка в белом бальном платье, и будем мы с ней танцевать. Нажал кнопку, жду. Через
некоторое время действительно открылась дверь, входит девушка в белом, смотрит удивленно на меня, что-то
лопочет по-фински. Я говорю: «Проходите, проходите, будем танцевать». Вслед за ней заходят еще два верзилы.
Оказалось, что эта кнопка срочного вызова санитарной машины. Ну и выпроводили меня, конечно, на улицу.
Подождал я, пока они уедут, и пришлось еще две марки израсходовать.
Пока мы разговаривали с Садиком, пришел Шульц с флейтой.
— А я думаю, что это у меня с утра нос чешется, — кричит он с порога, — оно вот, оказывается, к чему!
Приметы всегда верный прогноз дают.
— Ну, что я тебе, Алешка, говорил, — смеется Садик, — я Шульца, как облупленного, знаю.
…Прошло два года после моей встречи с Садиком, и вновь мне с ним довелось встретиться за сотни
километров от Питера. С одними нашими знакомыми мы в летний отпуск отправились в паломническую поездку
к преподобному Серафиму Саровскому в Дивеево. По дороге остановились заночевать в Санаксарском
монастыре. Выхожу за ворота монастыря и вижу — ко мне навстречу устремился какой-то человек в длинном
сером плаще, в широкополой фетровой шляпе, за плечами рюкзак. Но когда он закричал: «Лешка, дружище, дай
я тебя обниму», — тут я сразу узнал Садика. Подбегает, обнимает меня и говорит:
— Вот, Леха, гора с горой не сходятся, а человек с человеком всегда сойтись могут.
— Ты что тут делаешь, Садик, какими судьбами?
— Я теперь, Лешка, божиим странником стал, второй год по Руси Святой хожу и все никак не нарадуюсь
жизни такой, и чего я раньше не додумался до этого?
Мы с ним присели на скамейку около монастыря, взяли в киоске санаксарских пряников и душистого чая,
и Садик поведал мне свою историю.
— Поехали мы, Лешка, к Шульцу в Александрию, его день рождения отмечать. Сидим, выпиваем за его
здоровье. Сам знаешь, у Шульца скатертей никогда на столе не бывает. А стол-то старинный, еще с царских
времен остался. Дед Шульца в императорском дворце поваром служил. Много чего от его деда осталось. Шульц,
конечно, по доброте своей половину раздал, а половину пропил. Но стол этот берег как память. И уж если у него
гулянка, то он обязательно этот стол газетами застилает, чтобы селедкой не перепачкали. Ты же знаешь, Лешка,
я никогда телевизор не смотрю, газет не читаю, а тут вижу — между моей рюмкой и бутербродом с сыром на
газете фотография девочки лет шести-семи. Такая красивая девчушка с двумя огромными бантами, как Мальвина
из сказки «Буратино». А над фотографией крупными буквами написано: «Добрые люди, спасите девочку». От
чего же, думаю, ее спасать? Ну и пока Шульц на своей флейте услаждал нас музыкой, я заметку под фотографией
Стр.3