Учитывая возраст повествователя (я удостоен сомнительного счастья быть ровесником века) — пора бы и начать. <...> Окончательный итог как эпохи в целом, так и каждой отдельно взятой человеческой жизни будет подведен
не здесь и не нами; мы, в меру скудного земного разумения, вольны баловаться на досуге предварительными выкладками, но занятие это пустое. <...> Сомневаемся, значит, трепещем, коли постоянно надоедаем с этой
просьбой (как будто она и впрямь могла бы повлиять на
решение того Верховного Трибунала, пред которым —
как было когда-то обещано на великолепной своим грубым чеканом варварской латыни XIII века — quidquid
latet apparebit, nil inultum remanebit). <...> Свидетель своей страны и своей эпохи, я и не могу быть беспристрастным, поскольку не с Марса откуда-нибудь наблюдал все это, но находясь в числе действующих лиц. <...> Скорее всего, вина
— как обычно бывает — поделена более или менее поровну, заниматься же скрупулезными подсчетами теперь бессмысленно. <...> 790
ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ
Для начала представим самого автора: Болотов Николай Львович, место и дата рождения — Саратов, 1 января 1900. <...> Вторым, уже более осознанным побудительным толчком явилось, как ни
странно, беглое (всего труда, каюсь, не одолел) прочтение «Жизни и приключений» моего однофамильца или
родственника Андрея Б., тоже прожившего достаточно
долго — родился он в царствование Анны Иоанновны,
а умер уже при Пушкине, девяноста пяти лет от роду. <...> Лиза, младше меня
двумя годами, по пути подхватила сыпняк; похоронив ее
791
в Новочеркасске, я записался в Добровольческую армию
(полк генерал-майора Боровского). <...> Случись мне покинуть Россию тогда, в двадцатом,
вместе со всеми, я прожил бы последующие годы много
легче (комфортнее, во всяком случае), но — не исключено — превратился бы в одного из тех лунатиков, что составляли значительную часть русской колонии в Париже,
куда неугомонная судьба <...>
Не_подводя_итогов.pdf
Никакой человек не достоин похвалы.
Всякий человек достоин только жалости.
В. Розанов
А почему, собственно? Учитывая возраст повествователя
(я удостоен сомнительного счастья быть ровесником
века) — пора бы и начать. Однако не решаюсь
узурпировать функции, на каковые едва ли имею право.
Окончательный итог как эпохи в целом, так и каждой
отдельно взятой человеческой жизни будет подведен
не здесь и не нами; мы, в меру скудного земного разумения,
вольны баловаться на досуге предварительными выкладками,
но занятие это пустое.
Где уж нам выносить вердикты своему времени, если
относительно собственных деяний нет у нас уверенности
— окажется ли в конечном счете их баланс положительным
или отрицательным. Ровно никакой уверенности,
иначе зачем бы так упорно молились мы о «добром
ответе на Страшном судилище Христовом». Сомневаемся,
значит, трепещем, коли постоянно надоедаем с этой
просьбой (как будто она и впрямь могла бы повлиять на
решение того Верховного Трибунала, пред которым —
как было когда-то обещано на великолепной своим грубым
чеканом варварской латыни XIII века — quidquid
latet apparebit, nil inultum remanebit). *
Впрочем, смиренный отказ от права на конечное суждение
не есть признание неспособности вообще оценивать
людей и события. Что сегодняшние наши оценки
не обязательно совпадут с теми, которые потом вынесет
история, — само собой разумеется. Рассуждая телеологически,
даже в катастрофе 1917 года следует предположить
некий благой смысл, но это не мешает нам рассматривать
сегодня большевизм как социальную чуму.
* Скрытое станет явным, ничто не останется неотплаченным (из
гимна «День гнева»).
789
Стр.3