Владимир Козин
ВЕЧЕРА В ТАХТА-БАЗАРЕ
Днем принимали овец. <...> Перед Тахта-Базаром, со стороны Афганистана, стояла глиняная гора, под горой извивался
полноводный Муграб, чистый и синий в осеннюю пору. <...> За городом, у
развалин глинобитных зданий, толпилось стадо: это был сброд, отбитый у неудачливого бандита, каракульские, туркменские, белуджские и высоконогие овцы афганской породы "аймак". <...> - Я виноват, что под Тахта-Базаром трава не растет? - говорил уполномоченный заготовительного
пункта - толстый беспокойный армянин с могучими бровями. <...> Вожатые козлы, взволнованные и наглые, носились вдоль стен загона, ища лазейку. <...> Далеко внизу, под развалинами, был голубой простор Мургабской долины. <...> Кулагин сидел на верблюжьем седле у высокой обветренной стены и вел запись. <...> Кулагин держал папку на коленях и условными знаками обозначал наружные признаки овец. <...> Когда пастухи задерживались в загоне и пестрый овечий поток прерывался, Кулагин с улыбкой
поглядывал на своего ветеринарного фельдшера, седого и беспокойного. <...> Вечерами на дворе заготовительной конторы приезжие дышали прохладой осеннего воздуха,
слушали гитару бухгалтера, командированного из города Мары, развлекались беседой. <...> Бухгалтер был урод в семье бухгалтеров, он не любил ночных занятий в конторе, его больше
привлекали ночные тени на пустом дворе и звук гитары. <...> Гитара бухгалтера была украшена большим зеленым бантом. <...> Бухгалтер вынул из кармана серебряный портсигар с монограммами, конскими головами и
наядами из фальшивого золота, открыл его и сказал:
- Прошу. <...> Живулькин вздохнул, пораженный любезностью
бухгалтера, и незаметно взял две. <...> - И решили, что любовь - это липовая надстройка исторически угнетенного общества, настоящее
свободное чувство расцветет только при коммунизме. <...> - Современному человеку чувствительность ни к чему, - сказал бухгалтер и положил гитару на
колени осторожно, как ребенка. <...> - Ну, предположим <...>
Вечера_в_Тахта-Базаре.pdf
Владимир Козин
ВЕЧЕРА В ТАХТА-БАЗАРЕ
Днем принимали овец.
Перед Тахта-Базаром, со стороны Афганистана, стояла глиняная гора, под горой извивался
полноводный Муграб, чистый и синий в осеннюю пору. Было утро и легкое солнце. За городом, у
развалин глинобитных зданий, толпилось стадо: это был сброд, отбитый у неудачливого бандита, -
каракульские, туркменские, белуджские и высоконогие овцы афганской породы "аймак". Они были
тощие, с пустыми хвостами.
- Я виноват, что под Тахта-Базаром трава не растет? - говорил уполномоченный заготовительного
пункта - толстый беспокойный армянин с могучими бровями.
В глинобитный развалинах устроили загон. В загоне были шум и движение. Пастухи ловили
овец. Вожатые козлы, взволнованные и наглые, носились вдоль стен загона, ища лазейку. Голодные
ягнята с любопытством смотрели на пастухов и дружно от них шарахались. Ветерок сдувал с развалин
пыль. Далеко внизу, под развалинами, был голубой простор Мургабской долины.
Кулагин сидел на верблюжьем седле у высокой обветренной стены и вел запись. Пастухи
вытаскивали из загона изумленных овец. Живулькин задирал им верхнюю губу, смотрел на овечьи резцы
и определял по зубам возраст. Иногда, ощупав овцу, он озабоченно кричал:
- Травма на хвосте. Хромота. Бронхит!
Кулагин держал папку на коленях и условными знаками обозначал наружные признаки овец.
Пастухи, распахнув халаты, сидели верхом на овцах, овцы в недоумении вертели головами. Живулькин,
потный и неистовый, кричал пастухам:
- Смотри, пожалуйста, сел верхом, как на кобылу. Что же, товарищ зоотехник будет тебя
описывать или овцу? Слазь, слазь, не скаль зубы: тут баб нет.
Пастухи смеялись, простосердечная ярость Живулькина была необидной.
Когда пастухи задерживались в загоне и пестрый овечий поток прерывался, Кулагин с улыбкой
поглядывал на своего ветеринарного фельдшера, седого и беспокойного.
Вечерами на дворе заготовительной конторы приезжие дышали прохладой осеннего воздуха,
слушали гитару бухгалтера, командированного из города Мары, развлекались беседой.
Бухгалтер был урод в семье бухгалтеров, он не любил ночных занятий в конторе, его больше
привлекали ночные тени на пустом дворе и звук гитары.
Гитара бухгалтера была украшена большим зеленым бантом. Живулькин с уважением пощупал
материю.
- Хорошенький у вас на гитарке бантик. Чай, жинка старалась, или от какой-нибудь случайной
дамочки?
- Моя супруга.
- Гитарка у вас ценная.
- Я - человек музыкальный.
- А на балалайке не играете? - спросил Кулагин.
-Женщины не уважают балалайку.
Бухгалтер вынул из кармана серебряный портсигар с монограммами, конскими головами и
наядами из фальшивого золота, открыл его и сказал:
- Прошу. Редкое качество при нашей отдаленности.
Кулагин поблагодарил и взял сигарету. Живулькин вздохнул, пораженный любезностью
бухгалтера, и незаметно взял две.
- Пахучие! - сказал он, понюхав. - Благодарствуйте... Сыграйте что-нибудь на гитарке.
- Что прикажете?
- Ну, любовный романсик или нашу русскую песню.
- О любви принципиально не играю.
- Почему? - спросил Кулагин.
- Видите ли, мы с моей супругой как-то подумали на этот счет...
- Да.
- И решили, что любовь - это липовая надстройка исторически угнетенного общества, настоящее
свободное чувство расцветет только при коммунизме. К сожалению, мы до этого не доживем. Я вам
сыграю бравурный марш.
Стр.1