В остывшем за ночь бараке было холодно, воздух, насыщенный испарениями грязных портянок, мокрой обуви и немытого тела, был тяжелый, удушливый, смрадный. венной В мертвом, холодном свете единстэлектрической лампочки мелькали, как привидения, землистосерые лица и ватники заключенных. <...> В самом углу барака, в темноте, где тяжело громоздились неуклюжие очертания двухэтажных нар, бывший капитан Красной Армии, Василий Иванович Чугунов, такой же оборванный и грязный, как и остальные, обжигаясь, торопливо пил кипяток из почерневшей жестяной кружки. <...> Чугунов, утешая профессора, сам не верил в то, что сможет долго перенести эту каторгу. <...> «У меня дома точно такая была», вспомнил почему-то Василий Иванович. <...> — Чугунов? товарищ Чугунов, кажется? — приветливо спросил он, вскакивая из-за стола и пододвигая стул. <...> — Так точно , гражданин начальник, Чугунов, — ответил Василий *) УРЧА — Учетно - Распределительная Часть. <...> За все время заключения он слышал только резкие окрики конвойных, грубость и брань тюремной администрации. <...> Василий Иванович недоверчиво посматривал на начальника отделения, ожидая, что и он так же, как и тот следователь, вскочит, закричит, бросит в него прессом или ударит по голове. <...> Кончив делать какие-то пометки, сержант госбезопасности встал и торжественно проговорил: — Могу вас поздравить, товарищ капитан, с большой, неожиданной радостью. <...> — У меня никого не осталось, гражд. тов. сержант госбезопасности, — я один. <...> Желаю вам всего хорошего, капитан, — поднялся начальник отделения, показывая, что разговор окончен. <...> — Простите, товарищ сержант госбезопасности, мне хотелось спросить: меня выпускают потому, что власти убедились в моей невиновности, или потому, что решили простить те преступления, которые мне приписывались раньше? <...> Когда привели в парикмахерскую, он взглянул в зеркало и вздрогнул от неожиданности: на него глянуло чужое лицо с колючей щетиной на впалых щеках, с большим заострившимся носом. <...> Бесконечную <...>