Проскрипел снег под лыжами, ушел Дормидонтов на почту, бабка не сказала вслед обычное: не пей, мол, вина, старик Дормидонтов, лучше домой принеси, выпьешь, старухе своей рюмочку нальешь, посидим в красном углу, покалякаем, как жили-были — полюдски. <...> Чаю сварить, не кофию — Дормидонтов кофий любит, из города с заработков поветрие принес: вот, дескать, не пробовали. <...> Бабка помнила: молодой приехал, помор по корням •— не пришлый целиком, с приметами, как северный люд мечен: лицом не больно светл, коряват, глаз голубой — наш. <...> До конца ничейного времени служил, церковь порывался выстроить — каменную, мужиков уговаривал и бумаги слал. <...> Тепло вчерашнее, дорогое зимой и на исходе ее, когда старое тело слабеет и старается пережить май, чтобы выкроить еще годик жизни, порадоваться восходу и тишине, птицам — летящим дальше, на северные голокаменные острова, — тепло это, подымающееся сквозь изразцы лежанки, безразлично было бабке Маше. <...> Новая для нее скука и утомительность жизни недолго — трехдневку — были загадкой; многовиденное за прошедшие года — их столько миновало уже, что лет пять или семь назад заезжавший участковый, — испуганный лукавый мужик, городской, — долго интересовался возрастом и что сказать, если не знает милиция, переметившая всех в округе и крае, — опыт, копимый для единственного случая, для этого дня, сказал бабке, что она умирает; если не сегодня, так завтра. <...> Батюшка молодой был, а битый мужик, с деревенскими толковал, и умел. <...> О мирском говорил, но защитник Бога справный; о церкви каменной думал, как построить, — зимой теплая, местным на радость и окрестным, и не горела бы: часовня — четвертая на бабкином веку, прежние громом поразило. <...> Душно бабке, воды бы, да дойти ли до колодца, не дойти, за порог бы — ковшик снега набрать, растопить. <...> Плечом печь обтирая, подвинулась к двери, до угла, затем три шага в пустоте, без опоры. открывать придется. крепка, тёс хороший на дверь вышел. щеколда же за Дормидонтовым <...>