Степенная, без ветерка, апрельская ночь плавно опустилась на за растающую гиблым осинником вырубку, с краю которой прямо у кромки могучего ельника пробивался мерцающей точкой одинокий костёр. <...> Разгораясь, пламя костра играло яркими отблесками на стоя щих поодаль деревьях. <...> Лось, вышедший в дальний край вырубки, заметив костер, долго стоял, вслушиваясь в ночь, втягивал в себя насыревший воздух, в ко тором чувствовался терпкий запах оттаявшей земли и едкого дыма. <...> Жар костра пробивал одежду, напитывая её теплом, отгонял прочь холод ночи. <...> Гдето совсем близко на той стороне вырубки глухо протявкала лисица и, обогнув подозрительное место, где был костёр, ушла в сто рону мохового болота. <...> — Целёхонька! — небольшой образок Святого Трифона был тща тельно укутан в плотную материю и кусок брезента. <...> Зимой слегка скисал: хвори горой наваливались, да так, что богу душу отдавал, а как только весна мартом выглядывала, солнышком снега припекать начинало, тут бодрился и он. <...> Обычно после Благовещенья, когда весна в пота ённых лесных местечках снега топить начинала, когда забивали пого жими вечерами комариные толкунки, предвещая погожий денёк, вот тогдато старый охотник и уходил в леса на глухариные тока, только ему известные. <...> Когда в 41м году война грянула и настал час на фронт уходить, наведался Пантелеич на свой заветный ток у Корытова болота в пос ледний разок. <...> В первую же свою ночь после возвращения, не удержавшись, отп равился Захар Пантелеич на свой заветный ток. <...> И в первый раз встречал он утреннюю зорьку у родного токовища не один, а со своим поздним внуком Митькой. <...> Не спеша пересекли раскинувшееся за деревней по ле, Митька — на несколько шагов впереди деда. <...> А ещё поутру, усевшись на неказистой крепконогой лавке, что стояла в красном углу, Митька, насупившись, хлюпал. <...> Пантелеич, словно в забытьи, сидел у края стола и, потупив взгляд в пол, обеими руками теребил бороду, словно огромный клещ поселился <...>