Может быть, помогли этому грецкие орехи (их была у меня целая горка, и мы сразу же за нее принялись, одалживая поочередно друг другу щипцы), может быть — то, что оба мы были москвичи, — один, с эмигрантским упрямством, несмотря на многолетнюю отлучку, все еще слышал, казалось, под подошвами шорох московских тротуаров; другой всего несколько месяцев как отбыл из Москвы. <...> Да и внешне что-то в нем меня располагало: и имя — Валерий, и вся его тонкая юношеская стать, а в лице с чуткими прямыми бровями и еще неокрепшим ртом мелькнуло как бы даже нечто знакомое, виденное где-то, когда-то, давно. <...> . . Подавальщица, хорошенькая девчонка в местном костюме с вышитым корсажем и какими-то бубенчиками, принесла нам соленые крендельки к пиву, и Валерий следил за ее движениями, раздумывая. <...> «Мы» — это студенты, я, мой ПАРЕНЕК ИЗ МОСКВЫ 13 друг Клим и Кира, наша приятельница, все третьекурсники. <...> Клим сирота, а брат его — капитан дальнего плавания. <...> — Ну, представьте себе октябрьский полдень — собрались с утра, но Кира на три часа опоздала. <...> Нет, дождь был накануне, а просто серый московский денек. <...> У Киры мигрень, Клим уж на что крепок, и тот сдал. <...> Миновав лужу, побуксовали по серому вязкому песку, а выползши, свернули за угол, на главную улицу, судя по каланче и церкви с обкушенным верхом — в перспективе. <...> . . Клим вылез первый на досчатый тротуар — доски под ним спружинили, щелкнув, как клавиши: — Хорошо, когда твердь под ногами! <...> — «Характерная особенность нашей революции состоит в том, что она дала народу не только свободу, но и материальное благо, но и возможность зажиточной и культурной жизни», — прочел Валерий. <...> ПАРЕНЕК ИЗ МОСКВЫ 17 — Через него, — ответил Клим, жуя бутерброд. <...> . . — Охнув еще разок, она открыла ворота, вышла, напустив полный сарай света, так что стали видны над головою стропила, серая чешуя дранки в паутине и мелких щелочках и жужжащая синяя муха. <...> Теперь на ней было что-то голубое, безрукавное, и руки сразу же избрызгались <...>