В. Г. Белинский
Алексей Васильевич Кольцов
Белинский В. Г. Собрание сочинений. В 9-ти томах.
Т. 5. Статьи, рецензии и заметки, апрель 1842 -- ноябрь 1843.
Редактор тома М. Я. Поляков. Подготовка текста В. Э. Бограда. Статья С. И. Машинского.
Примечания Г. Г. Елизаветиной.
М., "Художественная литература", 1979.
OCR Бычков М. Н.
Еще смерть, еще утрата -- еще не стало одного примечательного человека в русской литературе и
русском обществе, которые по справедливости могли гордиться им: известный поэт русский, Алексей
Васильевич Кольцов, скончался в Воронеже, прошлого года, в октябре месяце, на тридцать третьем
году от роду... Тяжела и горька была жизнь этого человека, страшна была смерть его... В продолжение
почти двух лет он медленно хилел и таял, прбводя время в лечении, то оправляясь, то вновь и еще сильнее
одолеваясь тяжким внутренним недугом... Крепкая и сильная натура его могла бы еще преодолеть
болезни тела, но семейные огорчения, совершенное одиночество среди близких ему, но не понимавших
его людей, потерянное время в прошедшем и безнадежность в будущем, горькие разочарования в том, что
любил и за любовь к чему встретил вражду и ненависть, потрясли в основании этот мощный и
благородный дух... Пожираемый лютою чахоткою, одинокий и отчаянный, лишенный не только участия -даже
пособий врачебных (ибо ему не на что было покупать лекарства), Кольцов окончил страдальческую
жизнь свою 19 октября прошлого года, в три часа пополудни... Кто знал этого человека лично и умел
понимать и ценить его,-- для тех неожиданное и уже позднее известие о смерти его было истинным
ударом...
Кольцов родился в Воронеже 1809 года, октября 2-го дня1. Его не совсем основательно называли
поэтом-самоучкою, смешивая с простолюдинами, которые, в зрелых летах выучившись грамоте, сочли это
за право кропать стихи. Кольцов знал грамоте с малолетства; по инстинкту, он всегда стремился к
сближению с людьми, отличенными искрою божиею,-- и никогда не обманывался в своем выборе. Рано
проснулась в нем страсть к чтению, и жадно читал он всякую книгу, какая только попадалась ему под
руку. Дружба с одним молодым человеком, Серебрянским, подобным ему горемыкою, которого также уже
нет на свете, имела сильное и решительное влияние на внутреннюю жизнь Кольцова. Серебрянский был
человек замечательный, с душою, с умом, с редкими дарованиями,-- чему может служить доказательством
статья его "Мысли о музыке" {"Московский наблюдатель" 1838 года, том XVII, стр. 1.}. Получив
образование схоластическое, Серебрянский взял от него только одни, хотя и скудные, сведения, и сам
довершил свое воспитание чрез чтение и через суровую школу нужды, бедности и тяжелого опыта, в
борьбе с которыми и пал, сраженный преждевременною смертию... Потом судьба свела Кольцова с одним
из тех людей, которые не всегда бывают известны обществу, но благоговейная память и таинственные
слухи о которых из тесного кружка близких им людей переходят иногда и в общество: мы говорим о
Станкевиче... Через него Кольцов вошел именно в такой круг людей, которого всегда жаждала душа его,-и
единственными счастливыми эпохами в его жизни были встречи его с этими людьми, во время его
поездок по торговым делам отца в Москву и Петербург. Небольшая книжка изданных в свет его
стихотворений2 доставила ему честь личного знакомства с Пушкиным, Жуковским, князем Вяземским,
князем Одоевским и другими известными литераторами,-- и он был всеми ими радушно принят и
обласкан. Некоторые изъявили ему свое участие даже оказанием помощи в делах его,-- и в этом случае
Кольцов особенно хранил признательную память к князю Вяземскому. 1836--1840 годы были самые
счастливые для его развития. Кольцов тогда был необходим для дел отца своего и потому часто бывал и
долго живал в Москве и Петербурге, приобретая себе книги и на собственные средства и получая их в
подарок от всех знакомых ему литераторов. Но, несмотря на то, он всегда чувствовал, что его воспитание
невозвратимо заключило его в ограниченный круг нравственного существования,-- и его глубокий,
смелый, ясный ум, верный такт действительности служили ему больше к горестному сознанию этой
истины, чем к выходу из заколдованной черты, обведенной вокруг него судьбою. И он глубоко страдал,
видя, что многое для него мудрено и непостижимо потому только, что ново и непривычно. С ранних лет
ринутый в жизнь действительную, он коротко знал, глубоко понимал ее,-- и, судя по его практическому
такту, его иронической улыбке, его осторожному разговору, многие дивились, как он в то же время мог
быть поэтом... Есть люди, которые смотрят на поэта, как на птицу в клетке, и заговаривают с ним для того
только, чтоб заставить его петь: так любители соловьев трут ножик о ножик, чтоб звуками этого трения
Стр.1