Александр АСТРАХАНЦЕВ
АНТИМУЖЧИНА
Роман*
Часть вторая
1
До поры до времени она не выходила из скромной роли секретаря-референта: вычитывала на предмет
юридической выверенности партийные и депутатские документы, которые готовил Воронцов, и тезисы его
выступлений на радио и телевидении (будучи человеком эрудированным, умея говорить на любую тему, он,
тем не менее, к каждому выступлению тщательно готовился). Кроме того, он заставлял Катю выправлять
газетные статьи, которые время от времени пописывал, чтобы регулярно напоминать читателям о себе и своей
партии. По их с Катей договоренности, в ее обязанности входило также носить эти статейки в газетные
редакции, следить за их публикацией и забирать потом авторские экземпляры газет.
Но, как это часто бывает в отношениях между всевозможными начальниками и их секретарями, хорошо
понимающими своего сюзерена, руководители стараются переложить на них все больше и больше
собственных обязанностей. Воронцов в этом отношении не был уникумом: пользуясь, видимо, тем, что Катя
еще оставалась неравнодушна к его особе, он начал перепоручать писание газетных статеек самой Кате,
обращаясь к ней весьма любезно:
— Знаете что, милая Екатерина Васильевна? А напишите-ка, пожалуйста, сама очередную «ксиву» в
нашу главную областную газету — помните, как мы в прошлый раз писали? — о нашем с вами отношении к
нецелевому расходованию средств областной администрацией (или — «о вопиющих безобразиях в нашем
здравоохранении», или — «о махинациях городского строительного департамента с земельными участками»,
или о школьных делах, пенсиях, разворовывании муниципальных средств и проч. — таких тем наша местная
действительность подбрасывала достаточно), а то у меня, Катенька, совершенно нет времени, а материальчик
созрел...
Затем он наговаривал примерное содержание этих статей Кате на диктофон и оставлял ее наедине с
текстом.
«Материальчик», который он наговаривал Кате, и в самом деле был вполне «созревшим» — щедро
назывались факты, цифры, фамилии... Но, как у всякого человека, бегло владеющего ораторским словом,
устно выраженные, не сдерживаемые уздой письменного текста, мысли Воронцова летели быстро, так что
слова и фразы не всегда поспевали за мыслью, терялись или легко перескакивали с одного на другое; местами
Воронцов, за неимением времени, забывал докончить мысль или проговаривал конспективно, оговариваясь в
заключение:
— Вот так, примерно. Далее, милая Катюша, — второпях, да еще наедине с ней, он позволял себе
некоторую фамильярность, — вы, я думаю, сообразите, как оформить эту мысль для удобочитаемости?..
И Катя старательно переводила наговоренный текст на бумагу. Но поскольку серьезных навыков в
работе с текстами она так и не выработала — естественно, газетной статьи из ее усилий не получалось, был
по-прежнему воронцовский конспект. Однако смесь упрямства, самолюбия и страха опозориться не позволяла
Кате расписаться в бессилии, тогда она со слезой в голосе звонила мне:
— Таечка, знаю, что занята, но помоги, ради всего святого, домучить статью — погибаю! Потрать на
меня еще вечерок… Ну не к кому больше обратиться, — ныла она, — ты одна у меня умеешь писать в газету!..
Я в долгу не останусь!..
И куда мне было деться от нее, моего пожизненного наказания?
Она являлась, притащив диктофон с воронцовскими «ценными указаниями» и свои беспомощные
заметы, усаживалась у меня на кухне на свое законное место, и мы целый вечер гоняли чаи, слушали запись
воронцовского голоса, читали ее заготовки, болтали между делом обо всем понемногу, а потом писали,
переписывали, и еще раз переписывали все более приобретавший стройность текст. За этим делом я
понемногу приобщала Катю к тайнам журналистской профессии: умению сжимать и нагружать фразу,
чувствовать на зуб и на вкус ее эстетику… Короче, опять я учила ее уму-разуму.
В результате нашего бдения получался более-менее добротный материал, удовлетворявший нас обеих
и должный, кажется, удовлетворить и газетчиков, и самого Воронцова.
Но — странное дело — почему я, хоть и ворчала на Катину назойливость, все-таки соглашалась ей
помогать? Да потому, наверное, что с таким материалом было интересно работать: во-первых, я входила в
Стр.1
курс местных событий и приобщалась к сонму посвященных, а во-вторых, регулярно слушая диктофон с
воронцовским голосом, я будто общалась с ним самим, и общение это некоторым образом мне нравилось…
Однажды — помнится, мы с ней уже трижды поработали над воронцовским материалом — звонит она
мне и говорит:
— Таечка, Вячеслав Аркадьевич хочет тебя видеть!
У меня от неожиданности перехватило дыхание. А когда справилась с дыханием, то строго спросила
ее: с каких это пор мы с ним знакомы?
— Д-да понимаешь… — начала она мяться. — Припер меня к стенке: «Статьи, — говорит, — у вас
стали получаться выше ваших возможностей. Признайтесь: кто писал?» — и что мне оставалось? Конечно же,
рассказала о тебе…
— Чего он хочет? Чтобы я сама ему писала? Так я говорить об этом не желаю ни с тобой, ни с ним!
— Таечка, милая! — взмолилась Катя. — Он очень хочет с тобой познакомиться, у него какие-то идеи,
и я пообещала тебя привести.
— Когда? — спросила я.
— Я договорюсь. Воронцов — очень занятый человек…
— Я — тоже занятый человек!
— Таечка, милая, постараюсь твоей занятостью не злоупотреблять!..
* * *
Итак, моя встреча с Воронцовым состоялась. В их офисе.
Но сначала о самом офисе. Я и не предполагала, что он у них такой представительный. Уже в приемной,
где хозяйничала Катя, — просторно и приятно глазу: светлый пол, светлые стены и потолок с вделанными в
него лампами, легкая цветная штора на окне, гравюра на стене, удобные креслица для посетителей.
Полюбовалась я и на Катю в деловой обстановке. Окруженная компьютерной и прочей аппаратурой, она так
мило вписывалась в этот технизированный интерьер, и — такая импозантная: стерильно белая блузка с
брошью, строгий серый костюм (боже, как давно она мечтала о таком вот строгом костюме!), на пальцах —
безукоризненный маникюр, и сама она, ослепительно красивая, не просто сидит здесь — царит…
— Ну, свободен твой иерарх? — спрашиваю, кивая на дверь с табличкой.
— Ой, Таечка, подожди минутку, у него разговор с Москвой, просил никого не впускать! — Катя с
беспокойством глянула на часы: я пришла за три минуты до назначенного времени.
Хмыкаю, садясь в креслице, такое удобное, что, кажется, никогда в таком не сидела.
— Как уютно у вас тут — прямо свадебная контора! С чего такой шик?
— Так ведь Иваницкий! — громко шепчет она, выразительно пуча глаза и прикладывая к губам палец.
— А у него-то откуда столько? — тоже перехожу на дурацкий шепот.
— Я ж тебе говорила: компания сотовой связи! Качает теперь!..
— Как у тебя отношения с начальством? — киваю я на дверь в кабинет.
— Прекрасные деловые отношения, — уклончиво отвечает она.
— Ну, а юрисконсульство твое как поживает?
— О, там дел невпроворот! Завтра вот — готовить бумаги в арбитраж...
Ну что ж, значит, с той работой тоже все в порядке. Здесь она — из любви, так сказать, к процессу…
И тут раздался щелчок, а следом — мягкий, слегка шуршащий через громкоговорящую связь баритон
Воронцова:
— Я свободен, Екатерина Васильевна. Таисья Валериевна пришла?
— Да, ждет.
— Сейчас сам выйду, извинюсь перед ней!..
И только я успела встать и сделать шаг, как стремительно распахнулась дверь, и передо мной возник
сам Воронцов, тут же порывисто схватив мою руку обеими своими и прося прощения, что заставил ждать.
Умом я понимала, что это всего лишь привычные для него знаки вежливости, и все же, не скрою, такая
горячность и такая галантность были приятны и находили в моей душе отклик.
Я увидела его лицо в полуметре от себя и была немного разочарована — оно выглядело отнюдь не
таким свежим, как на телеэкране и на предвыборных плакатах: нездоровый, сероватый какой-то оттенок кожи,
набрякшие мешки под глазами, пустая висящая складка под подбородком; ну, а в остальном он — тот самый
Воронцов, чей образ уже примелькался: серый отличный костюм, белоснежная сорочка, красивый галстук,
хорошо поставленный, обволакивающий голос, усталый проницательный взгляд под темными бровями,
полуседые, но густые еще волосы, зачесанные назад и гривой падающие на одну сторону…
Он ввел меня в хорошо отделанный кабинет и усадил за большой стол в точно такое же креслице, что
стояли в приемной, галантно отодвинув его и тотчас подвинув под меня, когда я собралась в него опуститься.
Ничего, кажется, не оставалось, как поблагодарить его за это с той же степенью галантности, но такое
обилие галантности было бы уже перебором. Чутье подсказывало, что он изо всех сил очаровывает меня, и
Стр.2
неспроста, что-то ему от меня нужно. Но я — не Катя, это ее можно провести такими штучками, — поэтому
приняла его галантность к сведению, сухо поблагодарила и постаралась настроиться на деловой тон:
— Итак, я вас слушаю.
Он, сев напротив и продолжая улыбаться, стал меня разглядывать.
— Что вы на меня так смотрите? — забеспокоилась я.
— Изучаю, — спокойно ответил он (наверное, это тоже был психологический прием). И, помолчав,
продолжил: — Да, вы именно такая, какой я вас себе представлял. Мне о вас рассказывала Екатерина
Васильевна.
— Я не уполномочивала ее распространяться обо мне.
— Я сам вами заинтересовался. А она отзывалась о вас в самой превосходной степени.
— Но чего ради столько разговоров обо мне?
— Вы требуете непременных точек над «i»? Пожалуйста, я буду откровенен. Когда я впервые попросил
Екатерину Васильевну написать за меня статейку — у меня, кроме того, что я был занят, имелась
определенная цель: проверить, насколько она способна делать такую работу самостоятельно. Ну и, может
быть, натаскать… А она приносит мне добротно сделанную работу — гораздо лучше, чем сделал бы я сам: к
сожалению, у меня тоже не блестящие литературные таланты, и когда меня начинают править газетчики, то
окончательно все портят. Я даю ей для проверки еще и еще задание — и опять тот же результат! Тогда я
понял: у нее есть какая-то крепкая база — и этой базой оказываетесь вы!.. Что ж, выбор достойный: чувствую,
вы оказываете ей неоценимую помощь, а на нее самое — влияние. Я ей позавидовал!
«О, какой мастер стелить пуховые перины!» — подумала я, даже восхитившись виртуозностью его
похвал.
— Ну что вы, Вячеслав Аркадьевич! — постаралась подыграть ему и в то же время выразить вслух
свою усмешку. — Мне кажется, в том, что Екатерина Васильевна становится настоящей деловой женщиной,
— именно ваше благотворное влияние. Где мне до вас!
Воронцов, продолжая благодушно улыбаться, испытующе глянул на меня, и наши взгляды
встретились; так, наверное, смотрят друг на друга спортсмены в поединке — изучая возможности и настрой
противника. Его благодушная улыбка сошла на нет, и заговорил он уже без непременной мужской скидки на
инфантилизм собеседницы:
— Простите за дерзость, но я, естественно, подумал: почему бы мне самому на вас не выйти? Знаете,
так мало людей, по-настоящему владеющих культурой, что каждая такая встреча доставляет удовольствие.
— Поверьте, мне тоже доставляет удовольствие встретиться со столь известным человеком, как вы. Я
слушала вас на митингах, видела по телевизору, мне импонируют ваши взгляды. Но если вы надеетесь, что я
стану писать вам статьи в газеты, то я разочарую вас, — сказала я, чтобы не ходить вокруг да около. — Я
человек занятый и писать вам не смогу. Просто у нас с Катей свои отношения. Да и не собиралась я помогать
ей вечно, она сама быстро всему учится. Научится и писать.
— Нет, конечно же, не статейки писать я вас пригласил, — продолжал он, уже без жеманства, а даже с
некоторой обидой. — Но если вы ставите вопрос прямо, прямо и отвечу: у нас есть серьезный план — основать
свою газету, и я хотел бы предложить вам место в ней.
— Странно, — пожала я плечами. — Но, во-первых, я не журналистка...
— Можно ответить сразу, причем откровенно?
— По-моему, только такой разговор и представляет интерес.
— Видите ли, профессиональные журналисты — это наемники, ландскнехты — не хочу употреблять
более грубого слова — и, стало быть, готовы сражаться на любой стороне и за любые идеи, не имея ни своих
идей, ни убеждений. В вашем же лице мне бы хотелось видеть работника образованного и культурного, с
мозгами, не засоренными журналистскими клише. Да, главный редактор, разумеется, должен быть
профессионалом — от коммерческой стороны дела никуда не уйти. Но не хотелось бы рожать новую
стандартную, или того хуже, бульварную газету — вам не надоели эти назойливо-желтые издания?
— Я их не читаю.
— А вам бы не хотелось делать газету по своему вкусу?
— Простите, Вячеслав Аркадьевич, — перебила я его, — но я сказала только «во-первых». А во-вторых,
я — занятый человек. Спасибо за доверие, но принять предложение я не могу.
— Знаю, что вы заняты, — горячо возразил он мне. — Но поверьте моим седым волосам: не стоит
погребать себя навечно в вашем тесном и — чего греха таить? — затхловатом университетском мире! Да
никто его у вас не отнимает — совмещайте на здоровье, но глотните свежей жизни! Докторская может
подождать. Да их нынче просто покупают! Лучше заработайте денег и купите — дешевле обойдется. И, потом,
знаю, какие там у вас теперь нищенские зарплаты. Так что предлагаю выход во всех отношениях, пусть не
навечно — на время, пока всё не утрясется. Соглашайтесь!
Я отрицательно помотала головой, но, видно, не очень убедительно, потому что Воронцов,
почувствовав мою неуверенность, начал новый виток уговоров. Это был монолог страстный и длинный, но я
выслушала его с интересом — настолько он был полон риторических фигур и тропов. И мыслей, черт возьми,
Стр.3