Алла КУЗНЕЦОВА
Александрийская библиотека
Рассказы
ЛЕЙТЕНАНТ
I
Днем батальон купался в Волге. Милая, ласковая русская вода обнимала за шею,
целовала в глаза, шутливо, балуясь, толкала наверх, не давая нырять в свои недра. Но
счастливчики, преодолевшие ее сопротивление, видели, как глубина переливалась
мутным огнем, как в храме дымясь золотой мглою. Блескучие рыбки шныряли вокруг,
да тоже балуясь, сонно и лениво хватали то за руки, то за ноги подводные водоросли.
Поодаль от берега зеленел островок с обгоревшей ивой, будто напоказ вынесенный
на самый его краешек. Вихров знал, что в иву попала молния и разметала кору и щепу
по всему острову. Местная ребятня, наслушавшись бабьих сказок, плавала туда на
плоскодонке и усердно копала лопатами. Искала легендарную громовую стрелу...
Однако так ничего и не нашла, кроме оплавленного песка, похожей на ком серой
ноздреватой грязи. Убросив ком в Волгу и чтобы как-то пережить разочарование,
дотошные искатели громовой стрелы долго «пекли блины», кидая прибрежные
голыши с искусным многократным перескоком по воде.
«О, Волга! Колыбель моя!» — мысленно воскликнул Вихров, нырнул, как нырял
с парашютом при затяжных прыжках — вот, вот она, земля, пока дымная, размытая,
как акварель, которую видишь издали, но все ближе и ближе, с золотой булавочной
головкой белокаменного храма, с кудрявым парком, прописанным с намеренно
преувеличенным старанием, как на полотне примитивистов, с озерцом, похожим на
разведенную синьку в чайном блюдце, ближе, ближе... Вот уже блюдце стало
похожим на пиалу, на ендову... Что-то блеснуло в храме... Вон и поле, и ребята —
игрушечные оловянные солдатики, прыгнувшие раньше... Пора рвать кольцо! И
дернуло, вздуло, понесло. Положило руки на плечи, как в вальсе. Кто прыгал, тому
хорошо знаком этот вальс в паре с землей...
— Любил ли кто тебя, как я! — прокричал Вихров, уже вынырнув далеко от
берега, фыркнул, отплевался, и, отмахивая саженками, поплыл к острову.
На острове тлел костерок. Рыбак в панамке, оглянувшись на Вихрова, сердито
заметил:
— Ты бы еще за крючок сцапал! Дед Щукарь!..
— Клюет? — не обращая внимания на его недовольный вид, весело спросил
Вихров, сел на корточки рядом с рыбаком, заглянул в ведерко и удивился:
— Ого! А говорят, в Волге рыбы нет!
— Разве это рыба! — ответил рыбак.— Еще отец мой осетра ловил, а я осетра в
глаза не видывал.
— Не видывал, а вон сколько наловил...
— Да разве это рыба? Плевки одни. Волжские слезки!
— Эх! — воскликнул Вихров.— Такие слезки да к нам бы в часть! Под водяру!
— А ты из части? — спросил рыбак и внимательно посмотрел на него.
— Из ВДВ. Завтра в Чечню улетаем.
— Оттого и радостно?
Рыбак вздохнул, и, продолжая смотреть на Вихрова, горько продолжил:
— Эх, ребята вы, ребята!..
— Эх, ребята! Эх, ребята! — залихвастски повторил Вихров! — Раньше, знаешь,
Стр.1
как пели?
На нас пилоточки косые
Гимнастерки узкие.
Не боимся никого
Мы, ребята русские!
Он разбежался, махнул в воду и поплыл обратно к берегу, где молодые
загорелые офицеры в тельняшках, весело и звонко хохотали, разводили костер, и,
нанизывая на шампуры мясо, расставляли бутылки с водкой и пивом.
II
Гудермес встретил темнотой. Скупо и как-то торопливо, лихорадочно мигали
огни лишь на посадочной полосе военного аэродрома. Молча и быстро садились в
вертушки омоновцы с собаками-ищейками. Прошагали красотки — девицы с
винтовками, в щегольской амуниции, в кепках.
— Снайпера-а-а! — завистливо, со вздохом кто-то послал им вслед.
Батальон погрузили на бэтээры и сразу же отправили в горы. Миновали
очередной блокпост и разбились на группы. Двум бэтээрам с отрядом под
командованием Вихрова было приказано двигаться в сторону ущелья. Уже в
рассветной мгле проехали фруктовым садом, с хрустом и сочным щелканьем ломая
молодые черешни и сливы. Старые деревья вырубила наша пехтура еще в первую
Чеченскую и было видно, как по краю сада опрометью скользнула чья-то тень. Не
останавливаясь, на полном ходу дали по ней очередь сразу из нескольких «калашей».
Что-то ойкнуло и застонало.
— Косуля, блин! — выругался Вихров.
— А если напоремся на фугас? — спросил его сержант Окаров.
Заметив, как трясутся руки сержанта, Вихров пренебрежительно ответил:
— Фаршем станешь.
— Тут саперы прошли, — сказал кто-то рядом.
— А тень? — не унимался Окаров. — Боевик, на фиг, бегает...
— Я сказал, косуля!— прикрикнул Вихров.
— Кто его знает...
— Молчать! Что ты, как баба, нах!..
Все живописнее, отчетливее выступали из мглы деревья, горы, какие-то
жилища, построенные в недавнем прошлом добротно, навечно, однако, разрушенные
и они, поросшие дикой пахучей травой, бурьяном. Яблони в заброшенном саду,
сожженные эрэсами еще в первую Чеченскую, ломились от плодов. Оттуда
благодатно тянуло винным ароматом, медом некошеных трав.
Встретился еще один блокпост.
— Да тут никого нет,— неохотно сказал офицер блокпоста, молодой, не очень
опрятный лейтенантик, ровесник Вихрова. — Сколько стоим, ни разу не выстрелили.
Что вас погнали по этой дороге?
— Для острастки, — ухмыльнулся Вихров.
— Тут стращать некого. Все трактористы отдыхают в Чернокозове.
Вихров достал карту, и, сверяя по ней путь следования своей группы, сказал:
— Вот здесь мы должны соединиться со своими.
— Так вам осталось немного.
Лейтенантик заглянул в карту через плечо, зевнул и спросил:
— У вас выпить не найдется?
— Выпить? — спросил Вихров.— Так ты же на посту!
— А ты, командир, видать, первый год замужем,— усмехнулся лейтенантик. —
Глушь, скука. Ни басен, ни песен, ни баб... Ну ладно. Что смотришь? Поживи тут с
мое, нах! Да езжай, нах! Езжай!
Стр.2
III
Огонь вспыхнул сразу же на повороте дороги, и грохотом оглушило со всех
сторон. Первый бэтээр, в котором ехал Вихров, потерял управление, на всей скорости
свернул в сторону и косо-косо пошел в ухаб.
Вихров выпрыгнул, пригнулся и открытый со всех сторон, приседая на
корточки, начал палить, разом поворачивая автомат то вправо, то влево. Сквозь дым
и гарь он видел, что бэтээр загорелся. Мазутный лоскут дыма валил и из другого
бэтээра, и было видно, как сквозь него все яростнее, все наглее хлестало оранжевое
пламя, и, взглянув туда, Вихров нелепо, безрассудно и некстати, как в бреду,
вспомнил цвета гвардейской ленты...
«Мама!» — завопило в нем, и в страшных, захлебывающихся скачках сердца
повторило:
— Мa-aмa-a!..
Он увидел разбегающихся десантников и крикнул:
— Занять oбop-ppoну!..
Но в грохоте стрельбы его команду так никто и не расслышал. Вихров поднялся
во весь рост, задохнулся. Чувствуя, как что-то горячее, липкое и противное наползает
на глаза, проорал:
— Слава ВДВ-э-э-э!..
Его приподняло и опустило. Будто принялись качать, подбросили и не поймали,
оплошали, и он со всего размаха грохнулся оземь, резко и страшно перешибленный
по кострецу, и как в детстве, мальчишкой, на хоккейном корте, когда ему попали
шайбой чуть выше таза, вскрикнул также с протяжным жалобным стоном:
— О-о-оой!..
IV
Первое, о чем он подумал сразу же, как только пришел в себя, было краткое,
безумно-счастливое: «Я жив! Жив!.. Жив!..»
«Жив-жив! Жив-жив!» — билось где-то в горле, ветвистой дельтой, самой
Волгой, растекалось по рукам и ногам.
Он лежал, глядя прямо перед собой в небо, на бледную его синеву, где
величественно и гордо ходил орел.
«Жив! Жив!»
И никак не мог вспомнить, где же он читал о желании жить, хотя бы
прикованным к скале, а другой провисая в пространстве, но жить, жить… И это
главное, это все. Да, вспомнил! У Гюго, в рассказе приговоренного к казни… Или у
Достоевского? У того и другого… Жить! Лежать вот так, под знойным небом, глядеть
на орла. И больше ничего не нужно. Ничего! Кроме неба и орла.
Силуэты людей, разговаривающих гортанно и громко, возникли из чада
догорающих бэтээров. Раздались выстрелы. Он понял, что это чеченцы. Они идут и
добивают раненых. Ему повезло — его или не заметили, или приняли за убитого.
Повезло… И снова все в нем затрепетало с молодой силой и ликованием: «Жив!..
Жив!..»
Он приподнял голову, пошевелился и тут же потерял сознание от резкой боли,
цапнувшей его по кострецу.
«Пи-ить!..» — прокричало в нем.
Вот она, бурлящая, гремящая морозной водой горная река... Он полз и полз к
ней, а песок нещадно сносил его обратно. Вода ревела, клокотала, стреляла брызгами
и не давалась, бежала мимо. И он подумал: «Это не Волга. Это чужая река. И я здесь
чужой».
Весь день он лежал на адской жаре, в кучах мухоты. Под вечер стал бредить, и
все видел себя перед открытым люком самолета, срывался и летел вниз, и вдруг
вспоминал, что оставил парашют в самолете... Сейчас, сейчас он ударится,
расшибется, но чем дольше летел, тем дольше и дольше летела перед ним земля,
Стр.3