-
-
Стр.3
УДК 821.161.1
ББК 84.(2)6
О23
Образцов А.
О23 Ужатые книги / А. Образцов. — СПб. : Алетейя,
2010. — 288 с.
ISBN 978-5-91419-401-4
«Ужатые книги» Александра Образцова являются редкой
книгой. В ней в равной пропорции соединены примеры прозы,
поэзии, драматургии и эссе. Несколько десятилетий он работает
в разных жанрах.
Проза публиковалась в центральных журналах «Новый мир»,
«Грани», «Звезда» и др. Стихи — преимущественно за границей,
в русских журналах Нью-Йорка, Франкфурта-на Майне. Пьесы
шли и идут в театрах Петербурга, Москвы, Тбилиси, Цюриха,
Брюсселя. Эссе — в основном в газетах «АиФ», «Независимой»,
«Литературной газете», «Час пик», «Вечерний Ленинград».
Сам автор считает основным качеством писателя способность
правильно располагать слова. Тогда в соединениях слов возникает
неизвестное доселе знание.
Завершают книгу «Максимы», где новое знание достигает
большой концентрации.
УДК 821.161.1
ББК 84.(2)6
© Образцов А., 2010
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2010
© «Алетейя. Историческая книга», 2010
Стр.4
П е р в а я к н и г а
Рассказы
Двести лет Льву Толстому
Конечно, не двести. Лев Николаевич Толстой родился
28 августа (9 сентября) 1828 года.
Меня всегда бесила эта привычка: не делать как все, а потом
исправлять. Кому понадобилось сохранять этот чёртов
старый стиль, если доказано на пальцах, как дважды два —
Земля накопила ошибку! Что тут непонятного?
Что, неодушевлённое тело не может накопить ошибку?
А кто сказал, что Земля — неодушевлённое тело? она пишется
с заглавной буквы! Может быть, Земля — это такая небесная
корова, которая пасётся в нашем углу Млечного пути. А мы
— крошечные микробы на её боках. Размышляем о Боге, не
подозревая того, что наш Бог — это Земля. И ей совершенно
начхать на наши существования. Если даже мы взорвём все
свои грозные атомные бомбы, бурёнка только пёрнет от неожиданности.
И
здесь, на этом вираже мысли, надо сделать одно из двух:
напиться или думать дальше. Дальше, естественно, возникает
пастух данного Млечного пути. Пастух, играющий на свирели
за пределами наших телескопов. И это утешает. Дальняя перспектива
всегда утешает. Кажется, что там тебе есть чистый и
уютный уголок, там младшие сёстры о чем-то оживленно галдят
поутру, там мама приходит с мороза, там папа на работе.
Всё-таки лучшее, что придумал человек в философии, религиях
и литературе — это многоточие…
Однако Лев Толстой объявлен. Ему двести лет. Нет, сто
семьдесят семь. Но это немного. Немного. И хотя он болел печенью,
сидел на диетах, но образ жизни писателя был очень
здоровый. И не случайно он Чехову признавался о похотливых
Стр.5
6
Первая книга. Рассказы
своих мучениях. Здоровье надо иметь для похоти. Так что сто
семьдесят семь лет это не так много. К тому же имея небывалую
в истории литературы прижизненную славу, миллионы почитателей
таланта, он мог стать объектом всего научного мира
в качестве пациента. Они могли бы объединить все свои усилия
— Мечников, Сеченов и молодой академик Нобелевский лауреат
Павлов — и сообща сохранить старика для потомства.
Если бы они еще могли представить себе Семнадцатый год…
Да они бы тогда не спали неделями в поисках элексира, чтобы
омолодить Льва Толстого! Они бы разве допустили, чтобы старик
в плохую погоду ушел от жены, простудился и погиб? Они
бы ему в Военно-медицинской академии в Питере целый этаж
выделили и специальных медсестер в темных чулках, если это
его так бодрит: пусть старик молодеет!
И вот приходит Четырнадцатый год. Немцев англичане обрабатывают
против России. Австро-Венгрия не подозревает,
что жить ей осталось всего ничего. Франция как всегда между
трипперами. Что в этом чаду делает Толстой, которому всегото
навсего 86?.. Да что такое 86? Это начало жизни. А уважение
мира к старику? Конечно, в мире из-за медсестёр над ним
посмеиваются, но так — любовно, думая при этом о самих
себе: вот, мол, и мне бы в 86 этакий букет — утром с уткой
блондинка сероглазая, следом с компотом шатенка орехового
цвета, а брюнетка ввечеру.
Сербов Толстой в войну не допустил бы. Сам бы, кряхтя и
матюгаясь, сел в поезд вместе со своими сотрудницами и —
в Вену. Там бы он по-стариковски с Францем-Иосифом посидел
пару вечерков за сливовицей, да персоналом с ним обменялся
на эти дни — и никаких претензий не осталось бы ни у Франца
ко Льву, ни у Льва к австрийским девушкам.
Однако тень Распутина. Война войной, а сына лечить надо.
И народ волнуется. Ему как бы положено восставать, а Лев
Толстой революцию отменил. Что-то вместо революции надо
изобресть. Думает Толстой месяц, думает год — ничего придумать
не может против евреев.
Наконец, совсем в унынии смотрит в окно на то, как его медсестрички
с его детишками к пруду направляются с коньками подмышкой
и даже подскочил от удачной идеи: Олимпийские игры,
так их разэдак! Вне очереди! Как ветерану Крымской войны!
Стр.6
Двести лет Льву Толстому
7
Евреи стушевались. Против Олимпиады у них тезисов не
нашлось. В это историческое время еврей еще о спорте не задумывался,
еврей еще был курящий и сутулый. И еврейки для
художественной гимнастики тогда мало были одаренные: им
бы всё к матросам, всё бы надзирателей, которые в глазок зыркают,
своим видом умывающегося тела способствовать.
Зато пошли в гору кадеты. У кадетов золото во всех командных
дисциплинах, от фехтования до выездки. Народ русский
так прямо заболел кадетской болезнью: и в поля хором, и по
бабам. Вместо социальной все-таки придумалась сексуальная.
Лев Николаевич затих. Двадцатые годы он посвятил модификациям
царизма. Невзрачный вид царя с его приказчичьей
бородкой никак не вязался ни с тросточкой и канотье, ни с теннисом,
ни даже со смокингом островным. Однажды царь сидел
у Толстого на крылечке пригорюнившись: всеобщая мировая
слава того придавила таки этого. И вдруг Толстой говорит:
— А нук-нук? Еще раз руку на подбородок! Ну, как бы горюете,
вашество, о России якобы думаете!
— Так вот? — царь слабо улыбнулся доброй и усталой
улыбкой домашней скотины.
— Вот! — сказал Толстой и от избытка удовольствия хлопнул
сухой ладошкой пробегавшую шатенку так, что ладошка
отскочила. — Бороду брить пора! Это от бороды у вас глупый
вид.
Сбрили царю бороду, пенсне прижали, галстух выпустили
из груди и стал государь на фотокарточках в дневниках у
гимназисток с Плехановым бороться. Плеханова ссадил, за
Ульянова принялся. Ульянов в те годы в Думе правил — левил
то есть. Левил Ульянов широко: Волгу свою родную плотинами
городить проголосовал, целину в Каракумах вскопать
заставил. Толстой мучился. Это сам Толстой Ульянова
в Олимпийский комитет ввел, как бывшего спортсмена по
городкам, вместе со стрелком Савинковым, а там Ульянов
сам пошел.
Никаких регламентов Ульянов не признавал. Уборщицы
уж свет гасят, а он всё чешет с трибуны, всё приватизацию
1612 года отменить грозится. Фракция храпит, накрывшись
шубами, но не расходится. Потому что после речи — в «Яр»,
к цыганам. Это на неделю загул.
Стр.7
8
Первая книга. Рассказы
Бронштейн после таких загулов всегда босой возвращался.
Зимой, летом ли, осенью дождливой — босой от цыган и
точка! Жена его лупила, зять стращал, дети рыдали — а неудавшийся
Председатель Реввоенсовета гнул своё. Идет босой
по Москве, а околоточные ему — честь! Сзади извозчик плетется,
два паккарда следом, а впереди — босой Бронштейн! В
Голливуде Чарли Чаплин тоже туфли свои знаменитые снял.
Мир лёг.
А к Толстому в преддверие его столетия стал грузин приходить.
Во сне. Ходит с трубочкой в руке в мягких сапожках
и искоса поглядывает. А Толстой в это время сидит привязанный
чулками к стулу. Трах! Ножки ломаются и Толстой летит
в яму. Ползёт Толстой из ямы по каким-то отрогам. Подносит
горсть к глазам: а из горсти на него десятки глаз выставились!
И третий слева — глаз грузина!
27 августа 1928 года Толстому подогнали кадиллак и повезли
на Николаевский вокзал. Москва утром 28 августа встречала
писателя миллионной толпой на площади трех вокзалов. Из
Индии привезли буйволов, запрягли их в арбу, наполненную
ароматным кавказским сеном и повезли Льва Николаевича
на Красную площадь. Здесь памятник Минину и Пожарскому
оказался смещен к Василию Блаженному (не помогла и перемена
истории), а у Исторического музея был покрыт материей
какой-то холм. Вот там арба и остановилась.
Материю сдернули — Толстой вздрогнул. Ему предстояло
века сидеть здесь на манер Минина, а вместо Пожарского с
широким жестом руки на Кремль стоял тут Достоевский.
— Ну, спаасиибо, — саркастически глуховатым старческим
дискантом промолвил гений.
— Рады стараться!! — дружно грохнула Красная площадь.
В мировой экономический кризис Россия хорошо вошла.
Местные евреи, переброшенные судьбой с бунта на банки,
выкупили за бесценок все мировые известные бренды и в
конце тридцатых в Екатеринбурге открылась Всемирная выставка.
Толстого возили по стране в спецпоезде на магнитных
рессорах. На богатых станциях Вятской губернии, както:
Нея, Мантурово, Шарья, Котельнич машины местных
крестьян запрудили привокзальные улицы до самых небоскрёбов,
толпы ликующих цветастых сарафанов, бархатных
Стр.8
Дерево
9
поддевок и летящие в небо картузы — такой увиделась Льву
Николаевичу впервые в его 110-летней жизни вятская сторонка.
А в Екатеринбурге Толстого посадили в стратостат и
подняли в атмосферу на 347 метров: именно с такой высоты
можно было увидеть все павильоны разом. В центре, конечно,
русский павильон, как страны-основателя Мирового СНГ
с центром в Опочке. И прочие излишества. Толстой попросил
связать его по рации с Председателем Совета Министров
Российской империи Антоном Деникиным и сказал ему буквально
следующее:
— Я не могу смотреть, как раскормленные русские недоросли
швыряют червонцы и бриллианты в игорных домах, как
трескающиеся от жира купчихи закупают парижские моды в
то время как голодают лесорубы Канады, а в Техасе от бескормицы
и гражданской войны ковбои едят падаль! Стыдно! Да!
Стыдно перед всем миром!
Толстой любил подпортить праздник, но каждый раз это
было кстати. Люди понимали, что их радость беззаконна и потому
она становилась еще слаще. Толстой и это знал, потому
что к 110 годам он знал всё.
Не знал, правда, только почему у его детей от третьего поколения
медсестёр иногда встречается шоколадный цвет кожи.
Дерево
А началось всё с семечка, оторвавшегося от ветки дереваматери
и оснащённого двумя полупрозрачными крылышками,
как у насекомых. Их, этих насекомых, великое множество реяло,
сновало, роилось, погибало, рождалось вокруг кроны и в
кроне дерева-матери. Различные короеды, шелкопряды, хрущи,
медведки нападали и на само дерево. Своенравный ша баш
насекомых с весны до ранней осени разыгрывался здесь. И в
иные душные летние вечера дерево, казалось, уже не в силах
было сопротив ляться нашествию торжествующего прожорливого
воинства летающих шести ногих, но еще одни пилоты
— птицы — подобно карающей руке выхватывали из воинства
целые когорты, легионы бойцов. Синицы, поползни, кукушки,
козодои, иволги налетали с разных направлений к этому от
Стр.9