ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
В начале октября 1943 года командование Степного
фронта предприняло спешную перегруппировку войск,
стягивая в районе Переволочная – Верхнеднепровск мощный
ударный кулак для прорыва на Криворожье.
Войска передвигались скрытно. По всей двухсоткилометровой
полосе фронта между Черкассами и Днепродзержинском
рокадные дороги левобережья, кое-где
еще просматривающиеся немецкими наблюдателями
с правого берега, днем оставались почти безлюдными,
движение по ним не превышало того, что обычно можно
увидеть в прифронтовой полосе в период затишья. Но с
наступлением темноты местность оживала: массы людей,
техники и обозов, переждав день в какой-нибудь
рощице или балке, снова заполняли разбитые грейдеры
и проселки, устремляясь к юго-востоку – в район сосредоточения.
441-é
мотострелковый полк, вместе с другими частями
5-й гвардейской армии снятый накануне вечером с Кременчугского
плацдарма, к рассвету добрался до небольшого
села в нескольких километрах выше устья Ворсклы.
Не дожидаясь, пока подоспеют кашевары со своим хозяйством,
солдаты позавтракали сухим пайком и завалились
спать где кто смог пристроиться – в машинах и под
машинами, в хатах, если еще находилось где свободное
место, в клунях, в давно пустых катухах, откуда за два
года оккупации успел выветриться домовитый запах скотины.
Капитан
Дежнев, командир 2-го батальона, проснулся
около полудня. Большинство офицеров, разместившихся
вместе с ним, еще спали, только адъютант Лукин с полковым
начхимом Богатыренко играли в шахматы, сидя на
немецких снарядных ящиках.
468
469
Г
лава
первая
Стр.2
– Как там погодка, гроссмейстеры? – спросил Дежнев,
зевнув.
– Летная, к сожалению, – рассеянно отозвался адъютант.
– Шахец вам, Петро Степаныч. Ворон изволите
ловить, а шахматы, между прочим, игра умственная.
– Побачимо, побачимо, – пробасил усатый немолодой
начхим. – А вот так не хочешь?
– М-да, – после недолгого молчания отозвался Лукин
огорченно. – Скользкий вы человек, Петро Степаныч, с
вами играть – все равно что голыми руками намыленного
ужака ловить…
Они опять замолчали. Из-под шинели в углу высунулась
взъерошенная голова ротного Ковалева, огляделась
непонимающими глазами и снова спряталась.
В осторожно приоткрытую дверь заглянул немолодой
солдат с унылым лицом – Федюничев, ординарец комбатадва,
всегда безошибочно, каким-то шестым чувством угадывал,
что начальство уже проснулось. Перехватив взгляд
капитана, Федюничев раскрыл дверь пошире и вошел на
цыпочках, неся курящийся паром котелок и завернутые в
вафельное полотенце бритвенные принадлежности.
– Чем недовольны сегодня, Федюничев? – поинтересовался
комбат, ответив на хмурое приветствие ординарца.
–
А чему радоваться, товарищ гвардии капитан. Нас
как с того берега сняли, ребята думали, может, на отдых
отводят, а что получается? В леске вон танков видимоневидимо,
тоже ночью подошли. Говорят, с-под самого
Харькова гнали.
– На вас, Федюничев, не угодишь. Не будь танков, вы
бы ворчали, почему их нет. Никогда не случалось идти в
атаку без танковой поддержки?
– Мне, товарищ гвардии капитан, все случалось.
– Вот и мне тоже, – сказал комбат, стягивая гимнастерку.
– Поэтому я лучше себя чувствую, когда танки
рядом. А если хотите сказать, что вообще предпочли бы
не ходить в атаки, то тут я вас понимаю. Мне самому это
не очень-то по душе. Знаете, кем надо быть, чтобы находить
в этом удовольствие?
– Фашистом, товарищ гвардии капитан, – подумав,
ответил ординарец.
– Верно, Федюничев. Все-таки образ мыслей у вас
правильный, хотя и мрачный.
470
– Разрешите идти?
– Пожалуйста. Помыться найдется чем?
– Принесу, тут до берега полкилометра не будет.
– Смотрите, чтоб с той стороны не подстерегли.
– Никак нет, ребята ходили – говорят, там вроде тоже
наши.
Федюничев разложил все принесенное на подоконнике
и вышел. Подсев к окну на снарядный ящик, Дежнев
заправил в бритву новое золингеновское лезвие, задумчиво
потер подбородок. Под пальцами шуршало. Хорошо
блондинам – тому же Лукину, бреется через день – и
все равно ничего не видно…
– А что, адъютант, – спросил он, – танки действительно
из-под Харькова?
– ×åãî? À, òàíêè… Äà, èç-ïîä Õàðüêîâà, èç-ïîä Ïîëòàâû.
Седьмой мехкорпус. И еще, кажется, Восемнадцатый
танковый, генерала Труфанова.
– Это что ж, фронтовой резерв пошел?
– Похоже на ýòî.
– То-то Федюничев мой затосковал, – Дежнев усмехнулся,
взбивая мыльную пену в алюминиевом стаканчике.
– Он наступление мозолями чует, как старуха – ненастье.
–
Твой ординарец похож на того солдата, которого
Петр Первый приказал выгнать из Преображенского
полка «за вид, приводящий весь строй в уныние». Ваш
ход, Степаныч.
– Øàõ, þíîøà, – объявил íà÷õèì. – А заодно и ìàò,
извиняюсь за выражение. Ото, как говорится, не лезь
поперед батьки в пекло.
– Постойте, постойте…
– Я и посидеть могу. Да мат, мат, ну чего смотришь?
– Ладно, ваша взяла, – Лукин притворно зевнул,
демонстрируя умение проигрывать с достоинством,
и смешал фигуры. – Ну что, еще одну до обеда засадим?
–
Нет, пойду, – Богатыренко посмотрел на часы и
поднялся. – Данилыч, у тебя в батальоне как с противогазами?
Ты скажи ротным, нехай следят. А то ведь сам
проверю, хуже будет.
– А нечего и проверять, – сказал Дежнев невнятно,
скобля бритвой щеку. – Будто сами не знаете, что солдаты
в противогазных сумках носят.
471
Стр.3
– Òî-òî, что çíàþ, – вздохнул íà÷õèì. – А не дай Бог
что случится?
– Не дай Бог, – согласился Дежнев. – Только на него
и надежда.
– Через активированный уголь самогонку хорошо
очищать, – мечтательно заметил Лукин. – Почему так,
Петро Семеныч?
– Уголек сивушные масла абсорбирует. Еще марганцовка
годится, – подумав, добавил начхим. – Она после
в осадок выпадет, через ватку можно отфильтровать. Ну
ладно, хлопцы, бувайте.
Начали подниматься и другие. Вылез из-под шинели
Ковалев – посидел, позевал, потом вдруг, проснувшись
окончательно, вскочил, разделся до пояса и побежал на
улицу – делать зарядку. Выбрившись до младенческой
гладкости, Дежнев сполоснул и разобрал бритву и тоже
вышел из хаты, в солнечную, пахнущую палым листом
прохладу погожего осеннего дня. Федюничев уже ждал
его с ведром ледяной даже на вид воды.
– Рысью, что ли, бежали? – спросил комбат, удивленный
прытью обычно нерасторопного ординарца.
– Никак нет, товарищ гвардии капитан, тут рядом
разжился – у артиллеристов. Они аккурат привезли для
кухни, так я и подгадал…
– Хитрец вы, Федюничев. Ну, давайте, – скомандовал
капитан и íàãíóëñÿ, затаив äûõàíèå. – Ó-ó-ó, ÷-÷åðò!!
Холоднее не было? Лейте, чтоб вам пусто было!
– Сами же любите, чтоб пробрало…
– Не до оп-п-пупения же, – отозвался Дежнев сдавленным
голосом и заикаясь, так свело челюсти. – У! А!
Хорош-ш-шо, Федюничев, зд-д-дорово…
– Привет вам от старшего лейтенанта Игнатьева, –
сообщил ординарец, когда комбат кончил мыться и, стуча
зубами, принялся растирать спину полотенцем.
– Он ÷òî, тоже çäåñü?
– Я ж говорю, водой вот у них на кухне разжился.
– Нелогично отвечаете, Федюничев. Я уяснил, что воду
вы свистнули у артиллеристов… кстати, и ведро тоже?
Но из этого совершенно не следует, что вы побывали
именно в батарее Игнатьева.
– В ей самой, где ж еще, зря вы сумневаетесь, товарищ
гвардии капитан, – твердо ответил ординарец таким
тоном, будто ему было обидно высказанное ком472
батом
предположение, что он мог побывать в другой
батарее.
– Да, Федюничев, с вами не соскучишься. Что он еще
говорил?
– Сказал, что зайдет, хотел вас повидать.
– Ладно, сам к нему схожу. Где они разместились, вы
сказали?
– А вон туда, к балочке, там ихние пушки увидите,
замаскированные…
Дежнев был рад весточке об Игнатьеве, хотя и подумал
с огорчением, что теперь-то уж точно – накрылся
отдых; присутствие иптаповцев подтверждает его догадку
о предстоящих тяжелых боях. На плацдарме все ждали
– сменят, мол, отведут в тыл хоть ненадолго. А тут
такая петрушка получается. Он понимал, что ему, как
боевому офицеру, положено скорее радоваться тому, что
готовится очередная наступательная операция: она наверняка
окажется успешной, после Курска неудачных не
было, хотя дерется немец крепко (видно, и в самом деле
что-то в войне переломилось, и теперь странно вспомнить,
что еще год назад и мечтать не могли ни о каких
наступлениях, главным было удержаться в обороне, выстоять,
не пустить дальше). Положено было радоваться,
поскольку каждый новый удар по противнику приближал
мирную жизнь, да и была у капитана Дежнева еще
одна, уже личная, причина для бодрого боевого настроя:
удар через Днепр, судя по всему, намечался в направлении
его, Дежнева, родных мест, а это означало теоретическую
возможность побывать в Энске.
Еще год назад! А в сорок первом? Его первый бой был
в Белоруссии – командование предприняло попытку контрудара;
на рассвете их бросили через речушку со странным
местным названием – Збруч, Птичь, что-то в этом
роде, – и даже танки поддерживали, но ничего не вышло,
к полудню немец так их шибанул обратно, что едва ноги
унесли. Так вот тогда, это ему особенно запомнилось,
утром – когда только высадились с плотов и пошли вперед
– такой был порыв, такой восторг от одного сознания,
что наконец-то вперед, а не назад; и ему – вопреки
географической очевидности – представлялось, что там,
впереди, за невидимыми еще немецкими позициями, ждут
их не припятские болота, а ковыльная днепровская степь,
курганы и за ними – Энск с Татарской балкой, с прудами
473
Стр.4