П. Засодимский
Перед потухшим камельком
Святочный рассказ
(Из воспоминаний одного моего знакомого)
Святочные истории: Рассказы и стихотворения русских писателей.
Составление, примечания С. Ф. Дмитренко.
М., "Русская книга", 1992
OCR Бычков М. Н.
В тот вечер я решительно был не в духе. Да как же!.. Святки на дворе, а я сижу дома одинодинехонек.
Насморк, кашель, грудь заложило...
Я отворил дверь из кабинета в залу и с горя принялся шагать но комнатам взад и вперед. В свое
время, то есть в десять часов, моя экономка Анна Ефимовна подала мне чай. А я, заложив руки за спину,
продолжал шататься из угла в угол. Одиночество в тот вечер тяготило меня. Старый холостяк в будни не
так сильно чувствует свое одиночество, как в свободное праздничное время. Хотелось бы душу отвести,
поговорить с кем-нибудь откровенно. А тут, как назло, нездоровье заставило меня сидеть дома. Да и то
сказать, с кем же я мог бы поговорить так, как мне хотелось? Ни родных у меня, ни друзей... знакомых,
правда, много, пожалуй, хоть отбавляй... Но эти знакомые, эти партнеры-винтеры,-- вовсе не то, что мне
надо... Да и тех-то теперь нет под руками... Анна Ефимовна? Женщина очень почтенная, слов нет, точная,
аккуратная, и за пятнадцать рублей в месяц превосходно ведет мое хозяйство, и служит мне верой и
правдой, то есть -- ворует по мелочам, в меру. Но о чем же разговаривать с ней? Выслушивать опять ее
рассказ о том, как она жила в Царском Селе у старой генеральши Хреновой и чесала гребнем ее
четырнадцать болонок?.. С ней можно пошутить, потолковать насчет обеда -- и только... Без всякого
аппетита выпил я стакан чаю, налил другой и ушел с ним в кабинет.
-- Прикажете убирать? -- немного погодя спросила Анна Ефимовна, показываясь в дверях.
-- Да, я больше не буду пить! -- ответил я ей.-- Убирайте! И можете ложиться спать...
Я сам затопил камин, придвинул к нему круглый столик и поставил на него свой стакан с чаем и
небольшой граненый графин с ямайским ромом настоящего елисеевского приготовления. Затем я
потушил свечи на письменном столе, подкатил к камину кресло и удобно расположился в нем.
Методически, не торопясь, я положил на стакан ложечку, опустил в нее кусок сахара и облил ромом.
Синевато-бледный огонек забегал над стаканом, а я стал смотреть на него. Скоро огонек стал опадать,
заметался, вспыхнул раз-другой и погас. Понемногу прихлебывая, пил я горячий напиток... В квартире
было тихо; Анна Ефимовна, очевидно, уже отправилась спать. Допив стакан, я поставил его на стол,
закурил сигару и, откинувшись на спинку кресла, стал смотреть в камин. Дрова разгорались, и порой,
когда ветер задувал в трубу, из камина слегка припахивало горящей березовой корой. Этот знакомый
запах напомнил мне мое далекое детство... Весело проводил я тогда святочные вечера.
В то время я жил в родном Михальцеве с отцом, с матерью, сестренкой Олей и с моей нянейбаловницей,
Максимовной. Для меня в саду устраивали гору, по вечерам зажигали елку... Мать, повидимому,
очень любила меня. Я помню, как она разглаживала мои русые кудри, как ласково гладила
меня по голове и крепко целовала. Ее поцелуи, признаться, мне не особенно нравились; я гораздо охотнее
целовался украдкой с горничными девчонками. Отец не раз собирался посечь меня за шалости, но мать
всегда за меня заступалась. Я слышал однажды, как она нравоучительным тоном говорила отцу:
-- Прошу тебя... оставь, пожалуйста! Ведь таким наказанием можно выбить из ребенка всякий
стыд!
Конечно, я был очень благодарен за ее заступничество,-- но только она совершенно напрасно
сокрушалась за мое чувство стыда. Это чувство уж было утрачено. Я боялся только физической боли, но
розги как позор нимало меня не смущали...
Все они -- отец, мать, и сестренка, и няня -- уже давно ушли туда, откуда никто не приходит...
Михальцево куплено каким-то кулаком, и знакомые, милые липы уже давно срублены. Моя детская быль
мохом поросла...
Потом мне припомнилось, как гимназистом, в нашем губернском захолустье, я ездил на святках с
Стр.1