Юрий Тынянов. Восковая персона
1930
По изданию "Кюхля. Рассказы", Л., Худ. лит-ра, 1973
OCR - Александр Продан
alexpro@enteh.com
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Доктор вернейший, потщись мя лечити,
Болезненну рану от мя отлучити.
Акт о Калеандре.
1
Еще в четверг было пито. И как пито
ночь и осип, теперь он умирал.
А как было пито в четверг! Но теперь архиятр Блументрост подавал
это трудно ему пришлось.
не были доделаны, бечевник
было! А теперь он кричал день и
мало
надежды. Якова Тургенева гузном тогда сажали в лохань, а в лохани были яйца.
Но веселья тогда не было и было трудно. Тургенев был старый мужик, клекотал
курицей и потом плакал -
Каналы
приказа. И неужели так, посреди трудов
цедула
невский разорен, неисполнение
недоконченных, приходилось
теперь
взаправду умирать?
От сестры был гоним: она была хитра и зла. Монахине
глупа. Сын ненавидел: был упрям. Любимец, миньон, Данилович -
открылась
несносен: она была
вор. И
от Вилима Ивановича к хозяйке, с составом питья, такого
питьеца, не про кого другого, про самого хозяина.
Он забился всем телом на кровати до самого парусинного потолка, кровать
заходила, как корабль. Это были судороги от
грудями.
И он подчинился.
Которые целовал еще
Иванович.
Он затих.
В соседней
весь щуплый, грел
болезни, но он еще бился и сам,
нарочно.
Екатерина наклонилась над ним тем, чем брала его за душу, за мясо, -
два месяца назад господин
комнате итальянский лекарь
острый ножик - резать его.
Монсову голову настояли в
куншткаморе, для науки.
На кого оставлять ту великую
камергер Монс, Вилим
Лацаритти, черный и
маленький,
красные ручки, а тот аглицкий, Горн, точил длинный и
спирту, и
науку, все
наконец, немалое искусство художества?
О Катя, Катя, матка! Грубейшая!
спальной комнате и подремывал: не идут ли?
Он
2
Данилыч, герцог Ижорский, теперь вовсе не раздевался. Он сидел в своей
уж
городов и от
чтоб все огнем
В
из казны. У него
горело
она в склянке теперь стояла в
то устройство, государство и,
монастырское пограбление, почепское межевание и великие дачи, которые ему
давали: кто по сту
так давно приучился посиживать и сидя дремать: ждал гибели за
тысячей, а кто по пятьдесят ефимков; от
мужиков; от иностранцев разных состояний и от королевского двора; а потом -
при подрядах на чужое имя, обшивке войска, изготовлении негодных портищ - и
прямо
был нос вострый, пламенный, и сухие руки. Он любил,
в руках, чтоб всего было много и
все было самое
наилучшее, чтобы все было стройно и бережно.
По вечерам он считал свои убытки:
- Васильевский остров был мне подаренный, а потом в одночасье отобран.
последнем жалованье по войскам
обнесен. И только одно для
спрашивал
Потом запирался, вспоминал последнюю цифру, пятьдесят
душ, или
архангельском
вспоминал об убойном и сальном
Городе, - и
господин, но
уже не
меня великое
утешение будет, если город Батурин подарят.
Светлейший князь Данилыч обыкновенно призывал своего министра Волкова и
у него отчета, сколько маетностей числится у него по сей час.
две тысячи подданных
у него в
промысле, что был
губ, сладость от маетностей, что много всего имеет, больше всех, и что все у
него растет. Водил войска, строил быстро и
охотный
чувствовал некоторую потаенную сладость у самых
рачительно, был прилежный и
миновались походы и кончались канальные строения, а
рука была все сухая, горячая, ей работа была нужна, или нужна была баба, или
дача?
Данилыч, князь Римский, полюбил дачу.
Он
Он
Михайловну, герцогиню ижорскую, и вздыхал:
- Ох, дура, дура!
Потом, оборотясь пламенным
глазом
стеклышкам, или уставясь в кожаные
к окну, к
тем азиятским цветным
расписные потолки, исчислял, сколько
мог обнять глазом всех своих
маетностей, сколько ему
принадлежало городов, селений и душ, - и сам себе иногда удивлялся:
- Чем боле володею, тем боле рука горит.
иногда просыпался по ночам, в своей глубокой алькове, смотрел на
Стр.1