Вальтер Скотт. Ламмермурская невеста
The Bride of Lammermoor by Sir Walter Scott
Перевод с английского В. А. Тимирязева
Глава I
Тот бедняк, кто малеваньем
Добывает пропитанье,
Всем капризам и желаньям
Должен угождать. Старинная песня
Мало кого посвятил я в свою тайну: мало кто знал о том, что я сочиняю
повести, и, надо полагать, повести эти едва ли увидят свет при жизни их
автора. Но если бы даже их напечатали, я не стал бы стремиться к
известности, digito monstrari [чтобы на меня показывали пальцем (лат.)]. А
если бы я все же лелеял такую опасную надежду, то, признаться, предпочел бы,
подобно искусному кукольнику, разыгрывающему перед зрителями веселую историю
Панча и супруги его Джоан, оставаться за ширмами и, невидимый, наслаждаться
изумлением и сметливостью моей публики. Тогда, быть может, я услышал бы, как
знатоки с похвалою отзываются о сочинениях никому неведомого Питера
Петтисона, а люди чувствительные приходят от них в восторг; я узнал бы, что
молодежь зачитывается моими повестями и что даже старики не обходят их своим
вниманием; что критики спешат приписать их какому-нибудь прославленному
имени, а в литературных кружках и салонах только и разговору, кто и когда
сочинил эти повести. Но вряд ли мне суждено такое счастье при жизни, на
большее же мне, безусловно, нечего рассчитывать.
Я слишком закоснел в своих привычках, слишком мало знаком со светским
обхождением, чтобы притязать или надеяться на почести, воздаваемые моим
знаменитым собратьям по перу. К тому же вряд ли я возвысился бы в
собственном мнении, когда б меня сочли достойным занять на один сезон место
среди знаменитых "львов" нашей великой столицы. Я не сумел бы вскакивать,
поворачиваться к публике, выставляя напоказ все свои прелести, от косматой
гривы до украшенного кисточкой хвоста, "рычать, что твой соловушко", и снова
опускаться па брюхо, как то подобает благовоспитанному питомцу балагана, - и
все это за несчастную чашку кофе и жалкий ломтик хлеба с маслом, не толще
облатки. Я не смог бы переварить грубую лесть, которую в таких случаях
хозяйка дома расточает своему зверинцу, что она делает с таким же усердием,
с каким пичкает леденцами попугаев, чтобы заставить их болтать при гостях. Я
не смог бы ради подобного признания заставить себя ходить на задних лапах и,
не будь у меня иного выбора, предпочел бы, как пленный Самсон, всю жизнь
вертеть жернова, нежели развлекать филистимлянских дам и вельмож, и не из-за
какой-то там неприязни - подлинной или напускной - к нашей аристократии: они
занимают в свете свое место, а я свое, и доведись нам столкнуться, как это
случилось в старинной басне о чугунном и глиняном горшках, то худо пришлось
бы мне. Иное дело эти страницы. Читая их с удовольствием, великие мира сего
не возбудят в душе их автора пустых надежд, а выказав к ним пренебрежение
или хулу, не причинят ему страданий, а между тем при личном общении с теми,
кто трудится для его развлечения, вельможе редко удается избежать того или
другого.
Лучше и мудрее меня эти чувства выражены в словах Овидия, которые я
охотно предпослал бы этим страницам:
Parve, пес invideo, sine me, liber, ibis in urbem.
[Не завидую тебе, книжка-малютка, что без меня ты отправишься в город
(лат.)]
Правда, прославленный изгнанник тут же опровергает эту мысль, но я не
могу с ним согласиться и не разделяю его печали о том, что он не может
собственной персоной сопровождать свою книгу на ярмарку, где торгуют
литературой, роскошью и наслаждениями. И если бы даже не было известно
множества подобных примеров, достаточно одной истории моего бедного друга и
школьного товарища Дика Тинто, чтобы удержать меня от желания искать счастья
в славе, выпадающей на долю тех, кто успешно трудится на ниве искусства.
Стр.1