Александр Иванович Куприн
Пустые дачи
Текст сверен с изданием: А. И. Куприн. Собрание сочинений в 9 томах. Том 3. М.: Худ.
литература, 1971. С. 358 - 360.
О, как долго памятна будет мне эта таинственная ночь, в которую лето сделалось осенью.
Было в ней что-то напряженное, и страстное, и нежное, и больное, как в последней ласке перед
разлукой, как в долгом прощальном поцелуе, смешанном со слезами. Неподвижные облака на небе,
внимательные звезды, тихое море, томные деревья -- все притаилось в чутком и тревожном ожидании, в
молчании, в предчувствии... Может быть, они вспоминали о прошлой зиме, о снеге, о холоде, о ветре?
Мы сидели на самом краю обрыва, над морем. И вот настала тишина, -- тот странный внезапный
момент тишины, который слышишь иногда даже в городе, в разгар дневного шума. Оборвались дрожащие
звуки мандолины, стихли разговоры, и замер золотой девический смех.
Кто-то произнес мечтательно и грустно:
-- Это последняя ночь лета. Последняя ночь...
Помню: я тогда поглядел направо, на юг. Там -- от земли до полнеба -- сгрудились тяжкие сонные
тучи и в них бегали зарницы. А под ними простирались кроткие усталые поля и черные холмы, и редкие
деревья стояли, как черные печальные призраки.
И почудилось мне, что там, на полях, сверх холмов и деревьев, лежит кто-то большой, невидимый,
всезнающий, жестокий и веселый, -- лежит молча, на животе и на локтях, лежит, подперев ладонями
густую курчавую бороду. Тихо, с злобной радостью улыбается он чему-то идущему и молчит, и молчит, и
лукаво щурит глаза, играющие беззвучными фиолетовыми молниями...
Потом сразу стало холодно. Поднялся ветер с востока. Мы ушли...
А под утро с моря, из-за той вон далекой прямой черты, оттуда, снизу, вырвалась буря -- вся
черная, в белой косматой пене. В страхе шарахнулись волны на берег, в ужасе заметались деревья,
простирая в одну сторону дрожащие бессильные руки, и наш дом до утра трясся под напорами ветра.
Что делалось тогда на море! Там грохотали тысячи нагруженных телег, шумел лес, взрывались
скалы, кто-то в ярости рвал пополам исполинские куски шелка... А когда мы проснулись, была осень.
Так началась осень...
И вот я еду сегодня на велосипеде по узкой извилистой дорожке парка. Хрустит и взвизгивает
гравий под колесами. Левая сторона лица моего обращена к солнцу, и ей тепло, а правой холодно.
По бокам дорожки -- плотные, мелкие кусты. Сквозь них теперь сквозит небо и кажется таким
густым, таким невероятно синим. Все стало просторно, голо, неряшливо и неуютно, точно знакомая
комната, из которой вынесли мебель.Шелестят серебряным звуком коричневые, скоробившиеся листья...
Гимназистом я однажды через две недели после летних каникул вернулся на дачу, где провел три
месяца. Было все пустынно, тихо, глухо и грустно. О, как хорошо помню я эту задумчивую грусть, эту
сладкую медленную тоску, от которой, как от вина, сжималось сердце и кружилась голова. ?Все, что
прошло,-- думал я,-- все осталось в моей памяти, оно -- мое, во мне, я могу его вызвать силой
воображения. Но ничто, ничто не вернется больше! Ни одна черта!?
Так я думал тогда, но теперь моя душа не воспринимает уже более этой поэтической, нежной
печали: в ней бессильно и горько шевелится только грусть по прежней грусти. Плачет беззлобная,
смирившаяся зависть...
Оставленные пустые дачи. Окна криво забиты снаружи досками. Кругом сор -- тот сор, который
всегда остается от дачников. На клумбах среди обнаженной черной земли доцветают яркие астры и
георгины. Я слышу их травянистый, меланхолический осенний запах... Здравствуй, осень моей жизни!
Вечером к нам на балкон приходят чужие, брошенные голодные собаки. Они тихо, без волнения
жмутся к ногам и робко заглядывают в глаза просящими, испуганными глазами. Они останутся здесь на
зиму. Мне страшно думать о тех лютых ночах, когда они будут дрожать от холода и ужаса, в снегу, под
занесенными балконами... Море ревет в эти ночи, и деревья стонут от ветра, и кругом не горит ни одного
огня... Бедные, ласковые друзья, что вы будете чувствовать, кому вы будете жаловаться в эти ночи?
По праздникам к нам уже не наезжают нарядные парочки, которые ходят, обнявшись и колеблясь
от любви и оттого, что не смотрят на дорогу, а на небо или в глаза друг другу. Зато приезжают мрачные
люди, с галстуками на боку, с растерянным взглядом, и ходят в одиночку по глухим местам у моря и в
парке.
Гравий шуршит под гуттаперчей колес. Вот место, где одной ночью в начале июня моего лица
Стр.1