Владислав Ходасевич
Окно на Невский
Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: В 4 т.
Т. 1: Стихотворения. Литературная критика 1906-1922. -М.: Согласие, 1996.
Составление и подготовка текста И. П. Андреевой, С. Г. Бочарова.
Комментарии И. П. Андреева, Н. А. Богомолова
OCR Бычков М. Н.
I
ПУШКИН
Из окна моего виден Невский проспект. Виден не поперек, а вдоль, вплоть до угла Садовой. Под
самым окном течет Мойка. Невский пересекает ее, изогнувшись горбом моста, и плавным, прямым,
широким разбегом уходит вдаль.
Это не тот Невский, который некогда пестрел перед Гоголем. Теперь он по большей части
пустынен. И зиму, и лето подолгу сижу я перед окном: по утрам, когда, подымаясь из-за вокзала, "течет
от солнца желтая струя"; вечерами, когда луна медленно движется над крышами строгановского дворца;
и -- в белые ночи.
Так прошел уже почти целый год, и многое в это время сгорело в сердце, многое в нем окрепло. Я
не люблю отходить от окна, и, когда надо писать, я кладу бумагу на подоконник. Так делаю и сейчас,
когда вы, друзья, просите написать о Пушкине, о нашем преклонении перед ним.
Прежде всего -- спасибо за то, что вы поручаете мне первое слово о Пушкине. Постараюсь
сказать его со всей прямотой, не заботясь о том, всем ли из вас придется оно по душе.
Ну, так вот: бить себя в грудь перед кумиром Пушкина, клясться в любви к нему -- дело
нетрудное, безответственное, но зато и ненужное. Лучше бы наша любовь сказалась делом, а не словами.
Это главное, что я думаю о "любви к Пушкину".
-- Какое же это дело? -- спросят меня.
-- А какая любовь? -- спрошу я.
Ведь как только мы заговорим о Пушкине, так и окажется непременно, что у каждого из нас свой
Пушкин, перед которым мы преклоняемся одинаково благоговейно, но не по одинаковым причинам.
Наша любовь мотивируется различно и даже внутри каждого из нас переживает свою особую историю.
Мой Пушкин -- не Пушкин кого-нибудь другого, и мой вчерашний -- не мой сегодняшний. Чуть только
заговорим о Пушкине -- начнется "смешение языков".
Однако не хочется опускать руки. Мне думается -- кое-что общее можно и должно бы, наконец,
вскрыть в наших разных любвях. Должно же оно быть потому, что ведь все мы чувствуем, что есть не
только мой или еще чей-нибудь Пушкин, а и наш общий. Что же так дорого всем нам в Пушкине?
Почему он наше знамя? (Простите за это слово: оно и затрепано, и не в моде, -- а все же свято.)
Есть вещи, которые мы любим, и есть вещи, без которых не можем обойтись. И эти необходимые
вещи любим мы иногда меньше, чем просто "любимые", а иногда как будто и вовсе не любим, то есть не
думаем о любви к ним. И часто -- это как раз самые необходимые. Таков воздух.
Любимые вещи у нас не одни и те же. Мое любимое -- не непременно и ваше. Рассказать, за что
любишь вот эту вещь, а не ту, -- не перескажешь, часто не выразишь. Иногда же мы любим одно и то же,
но только по-разному и за различные свойства. Как уже сказано -- именно такова наша любовь к
Пушкину. Невозможно установить, как и за что надобно любить его.
Но и в тех случаях, когда любим мы не одно, а разное, -- кто судья: любимое лучше, выше,
прекраснее? Любовь оспорима, хоть спорить о ней бесцельно, ибо спор никогда не кончится. Нельзя
убедить кого-нибудь, чтобы он любил Пушкина больше, чем Лермонтова, или, может быть,
Баратынского, или Тютчева, Блока, Фета, Некрасова. И не надо этого делать: не только потому, что "не
Стр.1