А. В. Каравашкин ИВАН ТИМОФЕЕВ — ИСТОРИК НАЧАЛА XVII в. <...> — В СВЕТЕ СОВРЕМЕННЫХ ИНТЕРПРЕТАЦИЙ Одной из загадок ранней русской историографии является «Временник» дьяка Ивана Тимофеева, получившего в 1617 г. благословение Новгородского митрополита на создание летописи Смуты. <...> Речь идет не столько о биографическом авторе, сколько о тех намерениях или интенциях, которые Иван Тимофеев считал важнейшими. <...> Он предпочитает эзопов язык и топосы, которые заменяют ему непосредственные свидетельства о событиях. <...> Одни историки считают дьяка творцом оригинальной автобиографии, первопроходцем психологической прозы. <...> Требования критики источников и примата непосредственных свидетельств заставляют вспомнить рассуждения Фукидида. <...> А стремление к объективности, заключающееся в описании как положительных, так и дурных качеств исторических деятелей, удивительно напоминает метод Светония. <...> Почти все известные нам методы античной историографии мы находим в памятниках древнерусского исторического повествования. <...> Тем не менее именно средневековая Русь демонстрирует нам 25 № 1 2014 А. В. Каравашкин разнообразие авторских подходов к задачам истории. <...> В начале XVII в. русская историческая литература переживает второе рождение, вызванное трагическими событиями Смуты. <...> Так называемая «сложность характера» в памятниках Смуты была отмечена литературоведами, хотя уже историки XIX в. почувствовали, что именно памятниками Смуты открывается новая страница русской истории, когда личности Ивана Грозного, Бориса Годунова, Лжедмитрия, Василия Шуйского заслоняют собой события. <...> Поскольку историк воссоздает прошлое только на основе свидетельств и аутентичных материалов, сама живость изложения в исторических трудах напрямую зависит от свойств источников. <...> Панченко связывал литературу Смуты с кризисом средневековой концепции «абсолютного человека»: «В средневековом историческом повествовании человек “абсолютизируется” — он <...>