Письм о в 1922 го д писателю Борис у Зайцеву Москва. <...> Ах, Борис Константинович, Борис Константинович, будь Вы сегодня живы, непременно вспомнили бы тот страшный двадцать второй, с наступлением которого начинает раскручиваться спираль судьбы Вашей. <...> Для поправки здоровья", а вернее, от голода и холода уезжаете за границу. <...> Визу Вам поспешно, без излишней волокиты помогает получить Луначарский. <...> За нее высланные должны быть ему благодарны: это дало им возможность дожить свои жизни в условиях свободы и культуры". <...> Тогда была хмурая осень и ветер революции все еще гнал по России тиф, голод и холод. <...> Сколько с той поры прошумело над родиной нашей осенних ветров? <...> Так что разлука наша длилась сравнительно недолго: здравствуйте, русский писатель Борис Зайцев! <...> Но тихая радость и тихая грусть при встрече с Вами поднимается из глубины душевной с невесть откуда появившейся болью. <...> Не успели Вы, "последний из могикан" русского зарубежья первой волны эмиграции, подойти к порогу родного дома, как выяснилось - дверь-то приоткрыта лишь наполовину. <...> И мучительно осознаем: глоток свободы - это не свобода, как и полуправда - не истина, по которой так истосковалась душа. <...> А уж так называемое "выборочное творчество" из наследия писателя - и вовсе не творчество! <...> Хотя для нашего читателя, жаждущего наполнить для себя светом добра и откровения еще один темный провал в духовном наследии России - наследии, казалось бы, принадлежавшем ему по праву, внешне в последние годы все обстоит более-менее благополучно. <...> Под лозунговый призыв: "будьте смелыми!" столичные издательства, как говорится, наперегонки, стараясь обогнать друг друга, ринулись было печатать написанное Вами. <...> Но, разумеется, не без выгоды для себя, заламывая на книги коммерческие цены. <...> Заламывая" - что? - но и оговаривая - "все напечатать невозможно", ведь создали Вы за долгую творческую жизнь немало - почти семьсот повестей, рассказов, мемуаров, эссе и даже пьес. <...> И не все в наследие вошло <...>