Что же до методологии, то в этом отношении чрезвычайно ак туален призыв В. Колязина <...> Нравоописание в русской прозе XIX — XX веков. <...> В теории литературы о нравоописании как «жанровом содер жании», противоположном «романическому» (с личностью в цен тре внимания), упорно говорила «школа» Г. Поспелова1 , понимав шая его внеисторично и находившая, например, у Рабле, хотя такой описатель нравов и вместе с тем романист, как Бальзак, в предисловии к «Человеческой комедии» замечал, что его пред шественники неизменно «забывали» показывать нравы современ ного им общества. <...> , соглашаясь с теми литературове дами, которые «истоки нравоописательной словесности не без основания видят в сатирической литературе и журналистике Но вого времени», сразу указывает: «Термин нравоописание крайне расплывчат — он, как правило, не отделен от понятия бытописа ние, смешивается (а не сополагается) с “натуральными” тенденция ми, чрезмерно расширяется, применяясь к любым вариациям со циальнообщественной тематики.» (с. <...> 47), поскольку «в условиях 20—30х годов “натуральный стиль” яв ляет двуобращенность, способность преображаться и менять собст венно эстетическое качество — в зависимости от онтологии автор ского стиля, художественного или риторического <.> <...> Именно двуединство “натурального стиля” оказалось впоследствии забы тым, и “натуральная школа” стала восприниматься исключительно как оплот реализма», а Булгарин «предстал чуть ли не родоначаль ником “школы”, с которой неуклонно боролся.» (с. <...> пристально рассматривает нравоописание в разнообразных произведениях Некрасова 40х и Писемского 40—50х годов, а в последней главе перескакивает через столетие и анализирует трансформации нравоописания в социалистиче ском реализме, неоднородных его разновидностях2 . <...> Признаться, не будучи москвичом, я колебался, прежде чем браться за рецензирование этой «книги московской прозы». <...> Хотя мне это обилие <...>