Алкид - умный конь: он бережно берет куски пирога
из беленькой маленькой ручки наездницы и глотает, как пилюли. <...> Но более всего Алкид любил соль, и
барышня после каждого обеда таскала ему по целой солонице. <...> Артем, старый денщик ее отца, простоватый малый, более боявшийся
барского коня, чем самого барина (потому что Алкид сразу узнавал, когда
Артем был хоть немного под хмельком, и в это время Алкид в грош не ставил
Артема, часто выгонял из конюшни и даже драл за волосы). <...> - Господа, пойдемте ко мне... милости
прошу и вас, госпо" дин Дуров. <...> - Так вы
твердо решились остаться при вашем намерении, господин Дуров? <...> ..
- Господин Дуров! а господин Дуров! - слышится ласковый голосок
офицера. <...> Более всех подружился с ним молоденький Греков, черноглазый и
горбоносый, с восточным профилем, юноша лет за двадцать, большой фантазер,
тоже мечтавший взять в плен Наполеона. <...> Вот и теперь, когда полк уже перешел границы земли Войска Донского и
проводил последнюю дневку в слободе Даниловке, на Медведице, Греков и
Дуров, пользуясь ярким и теплым октябрьским днем, бродят вместе по лесу и
стреляют уток. <...> Набродившись до устали, Дуров и Греков раскинулись на зеленой полянке
и молча глядят в голубую высь. <...> Кошечка эта - не менее знаменитый, чем Платов, партизан Фигнер. <...> Славный партизан 12-го года и товарищ Фигнера, поэт Денис Васильевич
Давыдов так характеризовал впоследствии своего соратника в письме
к
Загоскину*, автору бессмертного романа "Юрий Милославский":
Когда Фигнер входил в чувства, - а чувства его состояли единственно в
честолюбии, - тогда в нем открывалось что-то сатаническое, так, как в его
средствах, употребляемых им для достижения определенной им цели, ибо сие
сатаническое столько же оказывалось в его подлой унизительности пред людьми
ему нужными, сколько в надменности его против тех, от коих он ничего не
ожидал, и в варварствах его, когда, ставя рядом до 100 человек пленных, он
своей рукой убивал их из пистолета одного после другого <...>
Двенадцатый_год.pdf
Даниил Лукич МОРДОВЦЕВ
Двенадцатый год
Исторический роман в трех частях
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Полный месяц, ярко вырезываясь на темной, глубокой синеве неба,
серебрит темную зелень сада и заливает
серебряным светом широкую аллею,
усыпанную пожелтевшими листьями. Тихо, беззвучно в саду, так тихо, как
бывает только тогда, когда подходит осень и ни птицы, ни насекомые не
нарушают мертвенной тишины умирающей природы. Только слышен шелест засохших
листьев: кто-то идет по аллее...
Месяц серебрит белое женское платье и непокрытую женскую, глубоко
наклоненную головку.
- Первый раз в жизни она приласкала меня... Неужели же и в
последний?.. Ах, мама, мама! за что ты не любила меня?.. За то, что я не
похожа на девочку, что я дикарка?.. Бедный папа! ты один любил меня - и от
твоего доброго сердца я должна оторвать себя... Папочка, папочка милый!
прости свою Надечку, прости, голубчик...
Не то это шепот, не то шорох белого платьица, не то шелест сухих
листьев, усыпавших аллею... Нет, это шепот.
В конце аллеи виднеется небольшой деревянный домик с мезонином - туда
направляется белое платьице. В двух крайних окнах домика светится огонек.
- В последний раз я вхожу в мое девическое гнездышко-Стоящая на столе
свеча освещает лицо вошедшей.
Это высокая, стройненькая девочка лет пятнадцати,
продолговатым лицом. Белизна молодого личика почти совсем не оттеняется
светло-русыми волосами, которые, почти совсем незаплетенные,
с бледным,
длинными
прядями падают на плечи и на спину. Личико кроткое, задумчивое и как будто
бы робкое. Только черные, добрые глаза под совершенно черными бровями
составляют резкий контраст с матовою белизною лица и волос. Плечи у девочки
и грудь хорошо развиты.
- Надо проститься с папочкой не в белом платье, а в черном капоте -
он его любит, - говорит девочка и, закрывшись пологом стоящей тут же
кровати, наскоро переодевается.
Глаза ее останавливаются на сабле, висящей на стене. Сабля старая,
видимо, бывавшая в боях. Девочка снимает ее со стены, задумчиво смотрит на
нее, вынимает из ножен и целует блестящий клинок.
- Милая моя, - шепчет странная девочка, - а холодная, как мама...
Теперь ты будешь моею мамою. Я играла с тобою маленькою... у меня не было
кукол, а ты была у меня... Уйдем же с тобою вместе... ты будешь моим
другом, моим братом, моею славою... С тобою я найду свободу... Мама
говорит, что женщина - раба, жалкое существо, игрушка мужчины... Нет, я не
хочу этого - с тобой я буду свободна... Что ж, тогда ничем другим женщина
не может добыть себе свободы, кроме сабли?.. Да и мужчины тоже - не они
правят миром, а сабля да пушка... Папа часто говорит это... Ах, папа мой!
бедный папа!..
Она прислушивается. В саду слышен шелест сухих листьев.
- Это он идет - мой папочка... Ох, как сердце упало... Папа! папа!
это твоя кровь говорит во мне, ты вложил в меня беспокойную душу... Папа
мой! папа!
Она торопливо вешает саблю на стену. Шаги уже не в аллее, а в сенях.
Отворяется дверь. На пороге показывается мужчина в военном платье. Лысая
голова с остатками седых волос и седые усы странным образом придают
какую-то моложавость открытому лицу с живыми черными глазами. Он ласково
кладет руку на голову девочки и с любовью смотрит ей в лицо.
- Ты что такая бледная, девочка моя? Здорова ли? - говорит он с
участием.
- Здорова, папочка.
А сама дрожит, и голос дрожит - в молодой груди что-то словно рвется.
Она не поднимает глаз. Он берет ее за руки, привлекает к себе...
- Что с тобой, дитя мое? У тебя руки как лед, сама дрожишь... Ты
больна?
- Нет, папа... Я устала, озябла...
Стр.1