Александр Иванович Куприн
Свадьба
Текст сверен с изданием: А. И. Куприн. Собрание сочинений в 9 томах. Том 5. М.: Худ.
литература, 1972. С. 104 -- 118.
I
Вапнярский пехотный армейский полк расквартирован в жалком уездном юго-западном
городишке и по окрестным деревням, но один из его четырех батальонов поочередно отправляется с
начала осени за шестьдесят верст в отдел, в пограничное еврейское местечко, которого не найти на
географической карте, и стоит там всю зиму и весну, вплоть до лагерного времени. Командиры рот
ежегодно сменяются вместе со сменой батальонов, но младшие офицеры остаются почти одни и те же.
Строгий полковник ссылает туда все, что в полку поплоше: игроков, скандалистов, пьющих, слабых
строевиков, замухрышек, лентяев, тех, что вовсе не умеют танцевать, и просто офицеров, отличающихся
непредставительной наружностью, "наводящей уныние на фронт", благо высшее начальство никогда не
заглядывает в отдел. Командует же ссыльными батальонами из зимы в зиму уже много лет подряд старый,
запойный, бестолковый, болтливый, но добродушный подполковник Окиш.
Рождественские каникулы. После долгих метелей установилась прекрасная погода. На улицах
пропасть молодого, свежего, вкусно пахнущего снега, едва взрытого полозьями. Солнечные дни
ослепительно ярки и веселы. По ночам сияет полная луна, делая снег розовато-голубым. К полночи слегка
морозит, и тогда из края на край местечка слышно, как звонко скрипят шаги ночного сторожа. Занятий в
ротах нет вот уже третий день. Большинство офицеров отпросилось в штаб полка, другие уехали тайком.
Там теперь веселье: в офицерском собрании бал и любительский спектакль - ставят "Лес" и "Не спросясь
броду, не суйся в воду", - маскарад в гражданском клубе; приехала драматическая труппа, которая ставит
вперемежку мелодрамы, малорусские комедии с гопаком, колбасой, горилкой и плясками, а также и
легкую оперетку; у семейных офицеров устраиваются поочередно "балки" с катаньем на извозчиках, с
винтом и ужином. Из всего четвертого батальона остались только три офицера: командир шестнадцатой
роты капитан Бутвилович, болезненный поручик Штейн и подпрапорщик Слезкин.
Вечер. Темно. Подпрапорщик сидит на кровати, положив ногу на ногу и сгорбившись. В руках у
него гитара, в углу открытого толстого рта висит потухшая и прилипшая к губе папироска. Тоскливая
тьма ползет в комнату, но Слезкину лень крикнуть вестового, чтобы тот пришел и зажег лампу. За окном
на дворе смутно торчат какие-то черные, отягощенные снегом прутья, и сквозь них слабо рисуются
далекие крыши, нахлобучившиеся, точно белые толстые шапки, над низенькими синими домишками, а
еще дальше, за железнодорожным мостом, густо злеет между белым снегом и темным небом тоненькая
полоска зари.
Праздники выбили подпрапорщика из привычной наладившейся колеи и отуманили его мозг своей
светлой, тихой, задумчивой грустью. Утром он спал до одиннадцати часов, спал насильно, спал в счет
будущих и прошедших буден, спал до тех пор, пока у него не распухла голова, не осип голос, а веки
сделались красными и тяжелыми. Ему даже казалось, что он видел в первый раз в своей жизни какой-то
сон, но припомнить его не смог, как ни старался. После чая он надел праздничные сапоги французского
лака и бесцельно гулял по городу, заложивши руки в карманы. Зашел для чего-то в отворенный костел и
посидел немного на скамейке. Там было пусто, просторно, холодно и глухо. Орган протяжно повторял
одни и те же три густые ноты, точно он все собирался и никак не мог окончить финал мелодии. Пятьшесть
стариков и десяток старух, все похожие на нищих, уткнувшись в молитвенники, тянули в унисон
дребезжащими голосами какой-то бесконечно длинный хорал. "Панна Мария, панна Мария, кру-у-ле-ева",
- расслышал подпрапорщик слова и про себя внутренне усмехнулся с пренебрежением. Слова чужого
языка всегда казались ему такими нелепыми и смешными, точно их произносят так себе, нарочно, для
баловства, вроде того, как семилетние дети иногда ломают язык, выдумывая диковинные созвучия:
"каляля-маляля-паляля". И обстановка чужого храма - кисейные занавески на открытом алтаре, дубовая
резная кафедра, скамейки, орган, раскрашенные статуи, бритый ксендз, звонки, исповедальня все это не
возбуждало в нем никакого уважения, и он чувствовал себя так, как будто бы зашел в никому не
принадлежащий, большой и холодный каменный сарай. "Молятся, а сидят! - подумал он презрительно. -
Стр.1