Александр Иванович Куприн
Убийца
Текст сверен с изданием: А. И. Куприн. Собрание сочинений в 9 томах. Том 4. М.: Худ.
литература, 1971. С. 262 - 267.
Говорили о теперешних событиях: о казнях и расстрелах, о заживо сожженных, об обесчещенных
женщинах, об убитых стариках и детях, о нежных свободолюбивых душах, навсегда обезображенных,
затоптанных в грязь мерзостью произвола и насилия.
Хозяин дома сказал:
- Как изменился масштаб жизни - страшно подумать! Давно ли? - лет пять тому назад - все русское
общество волновалось и ужасалось по поводу какого-нибудь одиночного случая насилия. Городовые
избили в кутузке чиновника, земский начальник арестовал приезжего студента за непочтение. А теперь!
Там расстреляна целая толпа без предупреждения; там казнили по ошибке одного однофамильца вместо
другого; там стреляют людей просто так себе, от нечего делать, чтобы разрядить заряд; там хватают и
секут нагайками молодого человека, секут без всякого повода, для дарового развлечения солдатам и
офицерам. И уже - вот! - это не возбуждает в нас "и удивления, ни переполоха. Все стало привычным...
Кто-то нервно завозился в углу дивана. Все обернулись туда, чувствуя, что этот человек сейчас
заговорит, хотя не видели его. И он начал говорить тихим, преувеличенно-ровным тоном, но с такими
частыми паузами между словами и с такими странными вздрагиваниями голосе, что всем стало ясно, как
трудно ему сдерживать внутреннее волнение и скорбь.
- Да... я вот что хотел... По-моему, это... неправда, что можно... привыкнуть к этому. Я понимаю
еще убийство..: из мести - тут есть какая-то громадная... какая-то звериная радость. Понимаю убийство -
Да... я вот что хотел... По-моему, это... неправда, что можно... привыкнуть к этому. Я понимаю еще
убийство..: из мести - тут есть какая-то громадная... какая-то звериная радость. Понимаю убийство в
гневе, в ослеплении страстью, из ревности. Ну, наконец, убийство на дуэли... Но когда люди делают это
механически... без раздражения, без боязни какой бы то ни было ответственности... и не ожидая даже
сопротивления... нет, это для меня так же дико, ужасно и непостижимо, как непостижима для меня
психология палача... Когда я читаю или думаю о погромах, об усмирительных экспедициях или о том, как
на войне приканчивают пленных, чтобы не обременять ими отряда, я теряю голову. Я стою точно над
какой-то черной, смрадной бездной, в которую способна падать иногда человеческая душа... И я ничего не
понимаю... мне жутко и гадко... до тошноты... но... странное, мучительное, больное любопытство
приковывает меня... к ужасу... ко всей безмерности этого падения.
Он помолчал немного, прерывисто вздохнул, и когда опять заговорил, то по его изменившемуся
голосу, ставшему внезапно глухим, можно было догадаться, что он закрыл глаза руками.
- Ну, что же... все равно... я это должен рассказать... На моей душе тоже лежит этот давнишний
кровавый бред... Около десяти лет тому назад я совершил убийство... Я никому до сих пор не говорил... -
Ну, что же... все равно... я это должен рассказать... На моей душе тоже лежит этот давнишний кровавый
бред... Около десяти лет тому назад я совершил убийство... Я никому до сих пор не говорил... но... все
равно... Видите ли - у меня в имении, в людской избе, жила кошка. Такая худая, маленького роста,
заморыш... скорее похожая на котенка... белой шерсти... но так как она жила всегда под печкой, то всегда
была грязно-серой, какой-то голубой...
Все это произошло зимой... да, поздней зимой. Было утро - чудесное, тихое, безветренное. Светило
солнце, . уже теплое, и на снег было невозможно смотреть, так он сверкал. В этот год навалило снегу
необыкновенно много, - и все мы ходили на лыжах. И вот в это утро я надел лыжи и пошел осмотреть
плодовый питомник, который за ночь попортили зайцы. Я двигался тихонько доль правильных рядов
молодых яблонек, и, как теперь помню, - снег казался розовым, а тени от маленьких деревьев лежали
совсем голубые и такие прелестные, что хотелось стать на колени около них и уткнуться лицом в
пушистый снег.
И вот ко мне подходит старый работник Языкант. Его как-то иначе звали, но такое уж у него было
прозвище. Идем с ним рядом, - он тоже на лыжах, - говорим о том, о сем. Вдруг он засмеялся:
- А наша кошчонка, барин, без ноги осталась.
Я спросил: почему?
- Да, должно быть, попала в волчий капкан. Полноги начисто.
Тогда я захотел поглядеть на нее, и мы пошли к людской избе. Вскоре нам дорогу пересек
Стр.1