Александр Иванович Куприн
Чужой хлеб
Текст сверен с изданием: А. И. Куприн. Собрание сочинений в 9 томах. Том 2. М.: Худ.
литература, 1971. С. 174 - 178.
- Подсудимый, вам законом предоставлено последнее слово, - сказал председатель суда
равнодушным тоном, с полузакрытыми от утомления глазами.Что вы можете прибавить в разъяснение
или оправдание вашего поступка?
Обвиняемый вздрогнул и нервно схватился длинными, тонкими пальцами за перила, отделяющие
скамью подсудимых. Это был невзрачный, худенький человек, с робкими движениями и затаенной
испуганностью во взгляде. Светлые, редкие, как будто свалявшиеся волосы на голове и бороде и
совершенно белые ресницы придавали его бледному лицу болезненный, анемичный вид... Он обвинялся в
том, что, проживая у своего дальнего родственника, графа Венцепольского, в ночь с двадцать третьего на
двадцать четвертое января произвел в квартире последнего поджог с заранее обдуманным намерением.
Медицинская экспертиза определила полную нормальность его душевных и умственных качеств. По ее
словам, замечалась некоторая повышенная чувствительность нервной системы, наклонность к
неожиданным слезам, слабость задерживающих центров, - но и только.
До сих пор подсудимый казался равнодушным, почти безучастным к разбирательству его дела.
Торжественная, подавляющая обстановка судебного заседания, расшитые мундиры судей, красное с
золотой бахромой сукно судейского стола, огромная двухсветная истопленная зала, величественные
портреты по стенам, публика за барьером, суетливые пристава, исполненные достоинства присяжные,
олимпийская небрежность прокурора, бессодержательная развязность защитника - все это произвело на
него ошеломляющее впечатление. Ему казалось, что он попал под зубья какой-то гигантской машины,
остановить которую, хотя бы на мгновение, не в силах никакая человеческая воля.
Много раз во время речи защитника ему хотелось встать и крикнуть: "Вы не то, совсем не то
говорите, господин адвокат. Дело было иначе. Замолчите и дайте мне самому рассказать всю историю
моего преступления", - и вслед за тем уверенным голосом, в ясных и трогательных выражениях, передать
все свои тогдашние мысли, все, даже самые тонкие, неуловимые ощущения. Но машина продолжала
вертеться так правильно и так безучастно, что сопротивляться ей было невозможно.
Однако последние слова председателя вдруг пробудили в подсудимом судорожную энергию
отчаяния, являющуюся у людей в момент окончательной гибели, - ту самую энергию, с которой
осужденный на смерть иногда борется на эшафоте с палачом, надевающим на шею веревку.
И умоляющим голосом он воскликнул:
- О да, господин председатель!.. Ради господа, ради самого бога, выслушайте меня... позвольте мне
рассказать все, все!..
Присяжные заседатели изобразили на лицах сосредоточенное внимание, судьи углубились в
рисование петушков на лежавших перед ними листах бумаги, публика напряженно затихла. Подсудимый
начал:
- Когда я в начале прошлого года приехал в этот город, у меня не было никаких планов на
будущее. Я, кажется, и родился неудачником. Мне никогда ни в чем не везло, и в сорок лет я оставался
таким же беспомощным и непрактичным, как и во время моей юности.
Я обратился к графу Венцепольскому с просьбой протекции для получения какого-нибудь места.
Я рассчитывал найти у него помощь, так как он приходился дальним родственником моей покойной
матери. Граф, человек щедрый и снисходительный к чужим, устроить меня в то время никуда не мог, но
зато предложил мне до первого удобного случая поселиться у него в доме.
Я переехал к нему. Сначала он оказывал мне некоторые знаки внимания, но вскоре я приелся ему,
и он перестал со мною стесняться. Должно быть, он так привык к моему присутствию, что считал меня
чем-то вроде мебели. Тогда-то для меня и началась ужасная жизнь приживальщика - жизнь, полная
горьких унижений, бессильной злобы, подобострастных слов и улыбок.
Чтобы понять всю мучительность этой жизни, надо испытать ее. Напрасно независимые и гордые
люди думают, что привычка к прихлебательству вконец притупляет у человека способность дрожать от
обиды, плакать от оскорбления. Никогда, никогда не был я так болезненно чувствителен к каждому слову,
казавшемуся мне намеком на мое паразитство. Душа моя в это время была сплошной воспаленной раною -
другого сравнения я не могу найти,- и каждое прикосновение к ней терзало ее, как обжог раскаленным
Стр.1