Сигизмунд КРЖИЖАНОВСКИЙ
ПОЭТОМУ
I
Поэт не понимал "поэтому". <...> Не шевелясь, боясь толчком дыхания развеять
шелест прорастающих строк, поэт внимал, окунув ухо в заоконную тьму. <...> Снял кольцо с левой руки, подумал, -- и вязкая, в
радужных пятнах и разводах, лужа только рябью чуть повела и тотчас же
одёрнула складки над канувшим жёлтым бликом. <...> Поэт застегнул пальто, как если бы боялся обронить и сердце, и
ускорял шаги; тревожное предчувствие гналось за ним по пятам. <...> Чувствовал: холодные щипцы пошарили у сердца, отыскали, взяли
в острый зажим, стиснулись. <...> Но перед тем, как повернуться лицом в
стену, глянул на край стола: письмо лежало у края, как и прежде, в
расстоянии полуметра от подушки. <...> Сквозь
дрёму чудилось, будто что-то колючее и царапливое возится на груди, под
левым соском, пробуя прогрызть кожу, потом просверлилось сквозь мускульные
тяжи, втиснулось меж рёбер, всё глубже и ближе к сердцу. <...> Чьи-то стихи:
На зыбких клавишах звучат шаги Весны:
Вся в струнных шорохах, вся в завитушках трелей, - Идёт, -- и на пути синеют травы-сны
И влажный снег с ветвей роняют ели. <...> В майском номере
"Здравого Смысла" появилась сенсационная статья -- "Чернильные Осадки": в
статье доказывалось, что "так называемые "поэты" присвоили себе лишь _имена_
вещей, самые вещи оставив здравомыслящим людям. <...> Привыкнув делать свои слова
из чернильных капель, передвигать их толчками пера, без всякого усилия, куда
и как угодно, поэты вселяют соблазн в других, даже не включённых в их
преступный орден, людей: вернувшись из мирка слов в мир вещей, люди видят,
что вещи -- тяжки, неподатливы, по сравнению со своими именами, и что
перемещать их по путям земли куда труднее, чем чернильные капли по линейкам
тетрадей. <...> Весьма прискорбно, - заключал критик, -- что чернильные дожди часто выпадают в нашей стране: от
них всё, что не воздухом подбито, а стало крепко на земных корнях, увы,
осуждено гнить и сгнить". <...> Старожилы <...>
Поэтому.pdf
Сигизмунд КРЖИЖАНОВСКИЙ
ПОЭТОМУ
I
Поэт не понимал "поэтому". "Поэтому" отвергало поэта. Отвергнутый
положил: голову в ладони, локти на стол, "поэтому" меж локтей:
"...Пишу Вам в последний раз. Вы поэт и всё равно ничего не поймёте,
поэтому возвращаю кольцо и слово, Ваша ("Ваша" -- перечёркнуто)М."
Рядом с письмом на столе, жаля глаза, лежало свернувшееся жёлтой змейкой
кольцо. "Поэтому", писанное тесно-сжатыми остроконечными буквами, не
принимало -- ни кольца, ни поэта. Поэт же продолжал не понимать "поэтому".
Закрыл глаза: исчезло. Открыл: опять _оно_. Болезненно шевельнув
пальцами, поэт втолкнул "поэтому" в конверт; сверху притиснул книгой.
Распахнул окно. Белесая ночь. Прямо против глаз -- чёрные и жёлтые окна.
Будто бусины по чёточной нити, протянулись по извивам улицы круглые фонарные
огни. Ночь не раз говорчива: постучит по камням колёсным ободом. Бросит.
Породит звук спешного шага. Уведёт шаг прочь.
Было тихо, но поэт, насторожившись, слушал. И отовсюду: и из близких
близк, и из далёких далёк возникало поэту лишь слышимое шуршание. В
шуршании, поначалу слиянном и внятном, вслушиваясь, можно было различить
стальные прискрипы и шершавые шумы немолчно трущихся о скользкие поверхности
каких-то остриев. Поэт знал: это были шумы мириад перьев и миллионов
карандашных графитов, рыщущих по бумажным листам: по всей земле, и в близко
и в далёке, за стёклами окон, за толщами стен, в полутьме и у жёлтых ламп и
свеч -- писали, писали, писали. Не шевелясь, боясь толчком дыхания развеять
шелест прорастающих строк, поэт внимал, окунув ухо в заоконную тьму. Это
делалось слышимым, он знал, всегда перед тем, как... Пришло. Пальцы, будто
сведенные спазмом, сжали меж ногтей дерево ручки.
Перо, глотнув чернил, хищно ткнулось расщепом в тетрадь. На тетради -надпись:
Сонеты Весне.
Возникало:
Поэт, о Музе не скорби:
Она придёт. Она не... -по
строчке дёргалось перо: за пером, еле поспевая, прыгал с буквы на букву
глаз. Когда перо было уже во второй строчке, глаз ещё складывал:
-- Поэт о Му...: "о" слиплось с "му" и подползло к "поэт": поэтому.
Перо выпало из пальцев, и вместо предощущавшейся рифмы у конца второй
строки кляпнулась клякса.
-- Вздор, -- прошептал поэт и снова овладел пером. Но как он ни
вслушивался в ночь, того, знакомого, таинственного, толкавшего в ритмы и
рифмы шороха он больше не слыхал.
Холодный и влажный воздух назойливо лип к лицу. Вдалеке взвыла
пароходная труба. Поэт прикрыл окну створы. Разделся.Щёлкнул выключателем.
-- Спать.
II
"Поэтому" лежало в левом кармане пальто. Глаза у поэта были наполнены,
по самые ободки радужных оболочек, лучами -- бликами -- нимбами. Письмо
забылось. Но, когда, прижавшись грудью к стволу сосны, поэт потянулся рукою
к иглистой ветке, и вдруг -- острые буквы "поэтому", придавленные корою
Стр.1