Н.М.Карамзин
Письма русского путешественника
Воспроизводится по изданию: Карамзин Н.М. Избранные сочинения в двух
томах, М.-Л., 1964.
Оригинал на http://www.rvb.ru
Я хотел при новом издании многое переменить в сих "Письмах", и... не
переменил почти ничего. Как они были
писаны, как удостоились лестного
благоволения публики, пусть так и остаются. Пестрота, неровность в слоге
есть следствие различных предметов, которые действовали на душу молодого,
неопытного русского путешественника: он
сказывал друзьям своим, что ему
приключалось, что он видел, слышал, чувствовал, думал, - и описывал свои
впечатления не на досуге, не в тишине кабинета, а где и как случалось,
дорогою, на лоскутках, карандашом. Много неважного, мелочи - соглашаюсь; но
если в Ричардсоновых, Фильдинговых романах без скуки читаем мы, например,
что Грандисон всякий день пил два раза чай с любезною мисс Бирон; что Том
Джонес спал ровно семь часов в таком-то сельском трактире, то для чего же и
путешественнику не простить некоторых бездельных подробностей? Человек в
дорожном платьи, с посохом в руке, с котомкою за плечами не обязан говорить
с осторожною разборчивостью какого-нибудь придворного, окруженного такими же
придворными, или профессора в шпанском парике, сидящего на больших, ученых
креслах. - А кто в описании путешествий ищет одних статистических и
географических сведении, тому, вместо сих "Писем", советую читать Бишингову
"Географию".
1793
Тверь, 18 мая 1789
Расстался я с вами, милые, расстался! Сердце мое привязано к вам всеми
нежнейшими своими чувствами, а я беспрестанно от вас удаляюсь и буду
удаляться!
О сердце, сердце! Кто знает: чего ты хочешь? - Сколько лет путешествие
было приятнейшею мечтою моего воображения? Не в восторге ли сказал я самому
себе: наконец ты поедешь? Не в радости ли просыпался всякое утро? Не с
удовольствием ли засыпал, думая: ты поедешь? Сколько времени не мог ни о чем
думать, ничем заниматься, кроме путешествия? Не считал ли дней и часов? Но -
когда пришел желаемый день, я стал грустить, вообразив в первый раз живо,
что мне надлежало расстаться с любезнейшими для меня людьми в свете и со
всем, что, так сказать, входило в состав нравственного бытия моего. На что
ни смотрел - на стол, где несколько лет изливались на бумагу незрелые мысли
и чувства мои, на окно, под которым сиживал я подгорюнившись в припадках
своей меланхолии и где так часто заставало меня восходящее солнце, на
готический дом, любезный предмет глаз моих в часы ночные, - одним словом,
все, что попадалось мне в глаза, было для меня драгоценным памятником
прошедших лет моей жизни, не обильной делами, но зато мыслями и чувствами
обильной.
С вещами бездушными прощался я, как с друзьями; и в самое то время, как
был размягчен, растроган, пришли люди мои, начали плакать и просить меня,
чтобы я не забыл их и взял опять
к себе, когда возвращуся. Слезы
заразительны, мои милые, а особливо в таком случае.
Но вы мне всегда любезнее, и с вами надлежало расстаться. Сердце мое
так много чувствовало, что я говорить забывал. Но что вам сказывать! -
Минута, в которую мы прощались, была такова, что тысячи приятных минут в
будущем едва ли мне за нее заплатят.
Милый Птрв. провожал меня до заставы. Там обнялись мы с ним, и еще в
первый раз видел я слезы его; там сел я в кибитку, взглянул на Москву, где
оставалось для меня столько любезного, и сказал: прости! Колокольчик
зазвенел, лошади помчались... и друг ваш осиротел в мире, осиротел в душе
своей!
Все прошедшее есть сон и тень: ах! где, где часы, в которые так хорошо
бывало сердцу моему посреди вас, милые? - Если бы человеку, самому
благополучному, вдруг открылось будущее, то замерло бы сердце его от ужаса и
язык его онемел бы в самую ту минуту, в которую он думал назвать себя
счастливейшим из смертных!..
Стр.1