А потом во времена творческой немоты я тоскую по этим кратковременным пол¸там. <...> Может быть, вот это: Моя душа пустячное любила: в продольных трещинках хозяйственное мыло, оставленное кем-то на полу, на верстаке светящуюся стружку, щербатую, надтреснутую кружку с чаинками, прилипшими ко дну. <...> Родство ли это, давнее желанье, чтоб в замкнутой глубинке мирозданья, где снег стоит, как в стылой бане дым, и день проходит меж ночами боком, предельно личным, милосердным Богом я так же был замечен и любим? <...> Слово для поэта не просто материал, который он мнет и выворачивает, чтобы слепить Сергей Пагын. <...> — Нередко из суммы таких вроде бы «ничтожных» мелких многочисленных деталей, фрагментов, перемен, поворотов, движений, порой разнонаправленных, друг друга ограничивающих или даже противоречащих друг другу, складывается и какое-то большое событие, например, в отдельной частной жизни. <...> Жизнь души чаще всего сокрыта, и только замечая, что становится событием для нас, что по-настоящему важно, что печалит или радует, мы имеем возможность как-то судить о том, что происходит глубоко в нас. <...> Казалось бы, чем не событие в отдельной частной жизни? <...> Хотя порой они рождаются из «сора» обыденных, родных, домашних звуков. <...> Недавно в очередной раз посмотрел «Андрея Рубл¸ва» Тарковского. <...> В моих стихах ведь время — не только «мытарь», «лабазник», «Кощей», но и «мой дом,/ мой очаг,/ моя земля». <...> Именно та бабушкина печка и ассоциируется у меня с таким понятием, как очаг. <...> — Обо многих ваших стихотворениях можно сказать, что они родом из детства, которое «спит» «на синичьем пухе» «в скворечне старой прозрачным сном»: Не припомню толком иконы той: Иисус… и голубь… реки волна… <...> Снегопад качался, и кот мурчал, дверцу в сон открыв золотым ключом, и с иконы голубь слетал… слетал на больное бабушкино плечо. <...> В ласковой глубине вечера в ящичном домике при свете поминальной свечи, вынутой из калачика, что лежал на оконце кухни, мне было так спокойно, как, пожалуй <...>