В. Ф. Ходасевич
О Бунине
Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 2. Записная книжка. Статьи о русской поэзии.
Литературная критика 1922--1939. --М.: Согласие, 1996.
OCR Бычков М. Н.
Ровно неделю тому назад я писал: "Чем дороже нам Бунин, тем труднее для нас становится
изъяснить иностранцу, в чем заключается его значение и его сила... Мне горько не только оттого вообще,
что до сих пор Нобелевская премия не дана русскому, но еще и оттого, что так трудно было бы объяснить
европейскому литературному миру, почему именно Бунин достоин этой премии более, чем кто-либо
другой".
К счастью для всех нас и к великой радости для меня, оказался я все-таки не совсем прав. В самый
тот день, когда появилась моя статья, Нобелевская премия была присуждена Бунину. Я по-прежнему
думаю, что самое сильное в Бунине, его словесное мастерство, иностранному ценителю недоступно.
Оказалось, однако, что и других качеств его творчества достаточно для того, чтобы премия была ему
предоставлена. Члены Шведской Академии сумели оценить Бунина и по переводам -- это делает честь их
литературному пониманию.
Следует им отдать должное еще и в другом отношении. Они присудили лавры гонимому
страннику, почти беззащитному и почти бесправному, да еще в такую как раз минуту, когда безумная
корысть и корыстное безумие с особою силой толкают людей пресмыкаться перед его гонителями. Тут
проявили они независимость и мужество, которые в другие времена для столь высоких собраний только
естественны, но в наши горькие дни стали редки всюду. Таким образом, прислушавшись к голосу совести
(и может быть -- к ропоту русской литературы, давно ожидавшей к себе справедливости), члены
Шведской Академии не только увенчали Бунина, но и отстояли собственную свою честь. Сознаю, что,
конечно, в этих словах моих много гордости. Но наше положение не дает нам права быть смиренными,
ибо здесь, в Европе, мы сейчас не самих себя представляем и не во имя свое находимся.
Все это относится, впрочем, не к самому Бунину и не к его творчеству, а к тому общественному и
нравственному значению, которое бунинское творчество имеет для всех нас. Это значение так бесспорно
и очевидно, что я больше на нем останавливаться не буду. Хотелось бы мне сказать о том, чему мы
обязаны своим торжеством, -- о писаниях Бунина. Но тут я испытываю большое затруднение.
О чем говорить? О последнем, наиболее совершенном из его творений, о "Жизни Арсеньева", за
последнее время я писал на этих страницах неоднократно. Признаюсь -- что-либо прибавить к ранее
сказанному я сейчас не сумею, да и были бы то лишь отрывочные замечания, более или менее
предварительные, ибо "Жизнь Арсеньева" не закончена: о ней уже можно сказать, что она прекрасна, но о
ней еще нельзя говорить исчерпывающе. Очертить же бунинское творчество вообще -- в газетной статье,
без обстоятельной подготовки немыслимо. Тут обрек бы я себя на высказывание общих мест, а то и хуже -
- юбилейных плоскостей. Дело вовсе не в том, какую погоду любит описывать Бунин и похоже ли у него
выходит, -- а в том, почему в каждом отдельном случае он описывает такую погоду, а не иную и как,
почему и ради чего, в конечном счете, он это делает. Дело не в том, как смотрит Бунин на русского
мужика, а в том, почему ему понадобился русский мужик и что этот мужик выражает в бунинском мире.
Писатель -- не "очеркист", состоящий при Господе Боге, как нынешние советские авторы состоят
очеркистами при Сталине. Он не воспроизводит мир, а пересоздает его по-своему. То, из чего он при этом
исходит и к чему приходит, -- составляет весь смысл его творчества. Этот смысл не вскрывается иначе,
как путем кропотливого исследования, путем рассмотрения того, как совершается в писателе творческий
акт, имеющий длинный ряд стадий, акт сложный, трудный, всегда мучительный. Рассмотрение этого
процесса тем плодотворнее, что труд критика более приближается к труду самого писателя. Критик,
внутренно не "проработавший" вещь вместе с самим писателем, как бы не написавший ее вновь за него, -в
известной степени есть болтун, своей невыстраданной болтовней оскверняющий труд автора -- всегда
выстраданный (я, конечно, говорю о настоящих, о больших авторах). Каждая настоящая книга, в
сущности, требует о себе тоже целой книги, а может быть, и нескольких. Условия нашей жизни таковы,
что ни о чем подобном мечтать не приходится. Даже и при стремлении к самой большой
Стр.1