С. Бочаров
"Памятник" Ходасевича
Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 1: Стихотво-рения. Литературная критика 1906-1922.
--М.: Согласие, 1996.
Составление и подготовка текста И. П. Андреевой, С. Г. Бочарова.
Комментарии И. П. Андреева, Н. А. Богомолова
OCR Бычков М. Н.
1
Владислав Ходасевич принадлежит к тем русским поэтам, которые написали свой "Памятник".
Восьмистишие с этим заглавием датируется 1928 годом, и хотя автору предстояло жить еще одиннадцать
лет, стихов он в это последнее десятилетие уже почти не писал, так что и в самом деле "Памятником" поэт
сознательно и ответственно завершал свой путь. "Памятник" -- редкий вид стихотворений, на который
право имеют редкие поэты. Ходасевич знал за собой это право, но памятник он себе поставил мало
похожий на классический державинско-пушкинский образец. В этом торжественном жанре он вывел себе
неожиданно скромный итог; он отказался от громкого тона и пафоса и оставил нам выверенную,
сдержанную и трезвую формулу своей роли и места в поэтической истории.
Во мне конец, во мне начало.
Мной совершенное так мало!
Но всё ж я прочное звено:
Мне это счастие дано.
Счастие и гордое и скромное -- быть, послужить, остаться прочным звеном. Скромное в своей
гордости и гордое в своей скромности. Но -- звеном в какой цепи, в какой связи, в какой традиции, если
здесь же сказано -- "Во мне конец, во мне начало"? Как понять эти слова поэта, что за странное он звено -и
последнее, и оно же первое, а в общем какое-то одинокое, словно бы выпадающее из всей цепи? Всего
лишь малое звено, принимающее на себя интонацию Баратынского ("Мой дар убог, и голос мой не
громок..."), и оно же прочное, то есть такое, которое держит цепь? Одинокое и прочное? Словно бы прямо
текстом стихотворения нам задается вопрос, и касается он самой сути поэзии Ходасевича и судьбы поэта.
Судьбой Ходасевича было литературное одиночество -- судьбой, им самим осознанно избранной.
"Мы же с Цветаевой <...> выйдя из символизма, ни к чему и ни к кому не пристали, остались навек
одинокими, "дикими". Литературные классификаторы и составители антологий не знают, куда нас
приткнуть". Так он вспоминал в очерке "Младенчество". В самом деле, Ходасевич и Цветаева -- именно
эти двое из больших поэтов эпохи до такой степени ни с кем не группировались и ни во что не входили,
не связывали свой путь, хотя бы на время, ни с каким художественным и философским направлением
эпохи, школами, группами и "цехами". Вероятно, это было непросто в ту пору интенсивных группировок,
и на такую степень невовлеченности, неангажированности нужна была творческая воля. Впрочем, сам
Ходасевич эту свою литературную неприкаянность не раз объяснял более просто -- промежуточностью
рождения и, соответственно, вступления в литературу между поэтическими поколениями -- между
"начинавшим себя исчерпывать" символизмом и еще не сложившимися новыми течениями. Н. Берберова
назвала его "поэтом без своего поколения" {Берберова Н. Памяти Ходасевича // Современные записки
(Париж). 1939. Кн. LXIX. С. 259.}. Однако мы должны признать такое заключение и объяснение самого
поэта лишь относительно верными, хотя и в самом деле год рождения многое определял в ту пору
интенсивной и быстрой смены набегавших одно на другое направлений и школ. Но ведь называет же
Ходасевич тут же, в "Младенчестве", как своих ровесников Городецкого и Гумилева, учредителей
петербургского акмеизма, к которому он "не пристал", вероятно, не только лишь потому, что был
москвичом.
Так или иначе, с самого вступления в литературу он очутился "на перекрестке двух дорог",
который затем в его судьбе воспроизводился все заново и по-новому и на котором в конце концов он
Стр.1