Владислав Ходасевич
О СИМВОЛИЗМЕ
Оригинал здесь: О стихах и поэтах.
Недавно мне довелось быть на лекции о поэзии Иннокентия Анненского. В первой части доклада
лектор дал краткий обзор русского символизма. Я испытал неожиданное чувство. Все, сказанное
лектором, было исторически верно, вполне добросовестно в смысле изложения литературных фактов.
Многое в символизме лектору удалось наблюсти правильно, даже зорко. Словом -- лектору все мои
похвалы.
Но, слушая, мне все чувствовалось: да, верно, правдиво, -- но, кроме того, я знаю, что в
действительности это происходило не так. Так, да не так.
Причина стала мне ясна сразу. Лектор знал символизм по книгам -- я по воспоминаниям. Лектор
изучил страну символизма, его пейзаж -- я же успел еще вдохнуть его воздух, когда этот воздух еще не
рассеялся и символизм еще не успел стать планетой без атмосферы. И вот, оказывается, -- в той атмосфере
лучи преломлялись и краски виделись как-то особенно, по-своему -- и предметы являлись в иных
очертаниях.
Историки литературы (в большинстве) считают, что литературное течение непостижимо без
изучения эпохи, в которую оно создалось, а отдельный автор -- без знакомства с его биографией. Поэтому
историк литературы ищет подсобных сведений у историка других культурных явлений, а также у
историка политического, иногда у случайного мемуариста и т. д. Нередко, по недостатку и неполноте
источников, он сам превращается в историка, чаще всего, разумеется, в кропотливого биографа. Собирая,
сопоставляя, сличая воспоминания современников, документы, дневники, письма, порой путем
сложнейших, даже мельчайших исследований (над которыми зубоскалит литературная обывательщина) -восстанавливает
он даты, воскрешает подробности обстановки, быта, литературных течений и схваток,
личных судеб, любовных историй и многого другого. Словом, всего того, что зовется "картиной эпохи".
Многое удается сделать. Изучаемый автор (или даже произведение) предстает в окружении. Возрастает
для нас и прелесть произведения, ибо она всегда прямо пропорциональна объему понимания. Больше
того: улучшается качество понимания. Вернее сказать: понимание обращается на предмет более
обширный. Созерцая произведение, взятое "в себе", вне автора и эпохи, мы видим только творение. Зная
автора и историю произведения, входим мы сверх того внутрь самого творческого процесса. Нам
открывается не только творимое, но и творчество.
Освещенность эпох, людей и событий различна. Иное знаем мы лучше, иное же остается неясным,
уносит с собой какую-то свою тайну, навсегда остается лунным пейзажем -- без атмосферы. Вот, слушая
моего лектора, я и увидел воочию, что если произведения любой эпохи нуждаются в реальном и
биографическом комментарии, то писания символистов -- в особенности. Конечно, сейчас мечтать об этом
было бы преждевременно, хотя публикация некоторых материалов по истории символизма уже началась.
Таковы воспоминания Белого о Блоке, извлечения из писем и дневников того же Блока, записки и
дневники Брюсова, переписка Брюсова с Перцовым. Но все это -- лишь ничтожнейшая часть того, что
должно быть вскрыто, чтобы символизм был понят.
Символизм не только еще не изучен, но, кажется, и не "прочитан". В сущности, не установлено
даже, что такое символизм: не выяснены ни его отличия от декадентства и модернизма, ни его
соприкосновения с тем и другим, -- а это вопрос важнейший, существеннейший. Не намечены его
хронологические границы: когда начался? когда кончился? По-настоящему мы не знаем даже имен. Кто
"вполне" символист? Кто "полу", кто "вовсе не"? Судят разно, а к ясным решениям не приходят, прежде
всего потому, что признак классификации еще не найден.
Когда эта работа будет сделана, то, я думаю, символистов "чистой воды" окажется мало. Но
людей, так или иначе вовлеченных в круг символизма, обнаружится больше. У символизма был genius loci
[*], дыхание которого разливалось широко. Тот, кто дышал этим воздухом символизма, навсегда уже чемто
отмечен, какими-то особыми признаками (дурными или хорошими, или и дурными и хорошими -- это
вопрос особый). И "люди символизма" и его окрестностей умеют узнавать друг друга. В них что-то есть
общее, и не в писаниях только, но также в личностях. Они могут и не любить друг друга, и враждовать, и
не ценить высоко... Но это не связь людей одной эпохи. Они -- свои, "поневоле братья" -- перед лицом
своих современников-чужаков. И с чужаками такими, сколько бы ни заключали они союзов,
литературных, журнальных или каких угодно, -- порода все-таки себя выдаст, связь рано или поздно
окажется искусственной и либо ослабнет, либо порвется вовсе. Потому-то, с другой стороны, так легко и
Стр.1