М. П. Алексеев
Томас Мур, его русские собеседники и корреспонденты
Международные связи русской литературы. Сборник статей.
Под редакцией академика М. П. Алексеева.
М.-Л., Издательство Академии наук СССР, 1963
OCR Бычков М. Н.
I
В сознании русских читателей 30-х годов XIX в. имя Томаса Мура (1779-1852) связывалось
прежде всего с Байроном: его знали как друга автора "Чайльд Гарольда", как человека, которому
завещаны были бумаги и мемуары поэта, уничтоженные Муром; он был известен как биограф Байрона и
его комментатор. Но Мура как поэта - эпика и лирика - знали у нас и раньше: с начала 20-х годов имя его
мелькает в переписке русских литературных деятелей и все чаще встречается на страницах периодической
печати.
Д. Н. Блудов в письме к И. И. Дмитриеву из Лондона (25 марта 1820 г.) так отзывался о
поэтической репутации Мура и о месте, которое отводилось ему соотечественниками его на британском
романтическом Парнасе: "Как у нас на Руси, в московском университете удивляются одному Мерзлякову,
а в Беседе - только Шихматову, в доме Оленина - Гнедичу, так и здесь ирландцы с упрямством и
запальчивостью ставят всех выше своего земляка Мура, которого мы, "арзамасцы", могли бы назвать
английским Батюшковым; шотландцы готовы сражаться за поэмы и особенно за романы, в самом деле
прекрасные, Вальтер Скотта, как в старину сражались за свою независимость; наконец, англичане, и более
других принадлежащие к оппозиции, не дозволяют никого сравнивать с лордом Байроном. Вот мнение
трех королевств о трех стихотворцах".1
Эта весть о высокой оценке Мура на его родине, как бы уравнение его в поэтических правах с
такими звездами первой величины, как Байрон и В. Скотт, имена которых в эту пору привлекали к себе у
нас всеобщее внимание, должна была заинтересовать не одних лишь представителей "арзамасских"
кругов. Действительно как раз к этому времени относятся у нас первые опыты русских переводов из Т.
Мура и быстро растет число ценителей его поэзии. В то время как Грибоедов с увлечением читал его во
время своих скитаний по Персии,2 на материале своих путевых впечатлений проверяя экзотику его
"Лаллы-Рук" (1817), в Петербурге Жуковский одним из первых перевел стихами поэтический рассказ,
включенный в эту поэму Мура - "Рай и Пери" (Paradise and Peri).3 "Ты знаешь Мурову поэму "ЛаллаРук"...",
- пишет он А. Тургеневу, посылая свой перевод и, кстати, описывая придворный праздник,
который представлял собой, по его словам, - "не иное что, как праздник, который молодая Лалла-Рук дала
будто в Кашемирской долине своему супругу и отцу Аурингзабу".4
Напечатанный в 1821 г. перевод Жуковского встречен был похвалами и сразу ввел Мура в число
популярных у нас английских поэтов. Лишь Пушкин остался недоволен выбором пьесы. "Жуковский меня
бесит, - писал он Вяземскому 2 января 1822 г. - Что ему понравилось в этом Муре, чопорном подражателе
безобразному восточному воображению? Вся "Лалла-Рук" не стоит десяти строчек "Тристрама Шенди"".5
Тем не менее и Вяземский, в спорах с которым Пушкин упорно отстаивал свою точку зрения, и многие
друзья Жуковского думали об этом иначе.
Характерно, что перевод этот был весьма сочувственно встречен даже в кругах, идейно наиболее
чуждых Жуковскому: не случайна высокая оценка его и в среде будущих декабристов, пленившихся в
поэмах Мура не столько экзотическим ее колоритом, сколько искусно скрытыми в ней под покровом
восточного вымысла оппозиционными настроениями ирландского патриота, Так, К. Ф. Рылеев
приветствовал появление "Рая и Пери" на русском языке в своем "Послании к Н. И. Гнедичу", а В. Ф.
Раевский воспользовался этим переводом Жуковского для пропаганды среди солдат Ланкастерских школ
в Кишиневе, именно теми ее строфами, где говорится о завоевании Индии, о казни героя, павшего "во
искупление свободы", каплю крови которого Пери уносит на небеса.6
Еще более агитационное значение в тех же декабристских кругах должен был получить
прозаический перевод из Мура Н. А. Бестужева, первоначально напечатанный в "Соревнователе
просвещения" 1821 г., а затем выпущенный отдельно: "Обожатели огня. Восточная повесть" (СПб., 1821);
это третий вставной рассказ из той же поэмы "Лалла-Рук" (The Fire Worshippers). Несомненно, что
декабристы, читая этот перевод Н. А. Бестужева, вкладывали свой смысл в вольнолюбивые речи
огнепоклонников, томящихся под гнетом аравийского тирана.7 Неудивительно, что Муром увлекались у
Стр.1