Вл. С. СОЛОВЬЕВ
Лермонтов
Произведения Лермонтова, так тесно связанные с его личной судьбой, кажутся мне особенно
замечательными в одном отношении. Я вижу в Лермонтове прямого родоначальника того духовного
настроения и того направления чувств и мыслей, а отчасти и действий, которые для краткости можно
назвать "ницшеанством", -- по имени писателя, всех отчетливее и громче выразившего это настроение,
всех ярче обозначившего это направление.
Как черты зародыша понятны только благодаря тому определившемуся и развитому виду, какой
он получил в организме взрослом, так и окончательное значение тех главных порывов, которые владели
поэзией Лермонтова, -- отчасти еще в смешанном состоянии с иными формами -- стало для нас вполне
прозрачным с тех пор, как они приняли в уме Ницше отчетливо раздельный образ.
Кажется, все уже согласны, что всякое заблуждение -- по крайней мере, всякое заблуждение, о
котором стоит говорить, -- содержит в себе несомненную истину, которой оно есть лишь более или менее
глубокое искажение, -- этою истиною оно держится, ею привлекает, ею опасно и через нее же только
может оно быть как следует обличено и опровергнуто. Поэтому первое дело разумной критики
относительно какого-нибудь заблуждения -- найти ту истину, которою оно держится и которую оно
извращает.
Презрение к человеку, присвоение себе заранее какого-то исключительного, сверхчеловеческого
значения -- себе или как одному "Я", или "Я" и К® -- и требование, чтобы это присвоенное, но ничем еще
не оправданное величие было признано другими, стало нормою действительности, -- вот сущность того
направления, о котором я говорю, и, конечно, это большое заблуждение.
В чем же та истина, которою оно держится и привлекает умы?
Человек -- единственное из земных существ, которое может относиться к самому себе критически,
подвергать внутренней оценке не отдельные свои положения и действия (что возможно и для животных),
а самый способ своего бытия в целом. Он себя судит, а при суде разумном и беспристрастном -- и
осуждает. Разум свидетельствует человеку о факте его несовершенства во всех отношениях, а совесть
говорит ему, что этот факт не есть для него только внешняя необходимость, а зависит также и от него
самого.
Человеку естественно хотеть быть больше и лучше, чем он есть в действительности. Если он
взаправду этого хочет, то и может, а если может, то и должен. Но не есть ли бессмыслица -- быть лучше,
выше или больше своей действительности? Да, это есть бессмыслица для животного, так как для него
действительность есть то, что его делает, но человек хотя и есть также произведение уже существующей,
данной действительности, но вместе с тем эта его действительность есть, так или иначе, в той или другой
мере, то, что он сам делает -- делает более заметно и очевидно в качестве существа собирательного,
менее заметно, но столь же несомненно и в качестве существа личного.
Можно спорить о метафизическом вопросе безусловной свободы выбора, но самодеятельность
человека, т. е. его способность действовать по внутреннему побуждению -- окончательно по сознанию
долга или по совести, -- есть не метафизический вопрос, а факт опыта. Вся история состоит в том, что
человек делается лучше и больше самого себя, перерастает свою наличную действительность, отодвигая
ее в прошедшее, а в настоящее вдвигая то, что еще недавно было противоположным действительности, -мечтою,
субъективным идеализмом, утопией.
Внутренний, духовный, самодеятельный рост есть такой же бесспорный факт, как и рост внешний,
физический, пассивный, с которым он связан как со своим предположением.
Теперь спрашивается, в каком же направлении, с какой стороны жизни должно совершаться
изменение данного человечества в лучшее и высшее -- в "сверхчеловечество"?
Если человек недоволен собою и хочет быть сверхчеловеком, то ведь тут дело идет, конечно, не о
внешней (а также и не о внутренней) форме человеческого существа, а только о плохом
функционировании этого существа в этой его форме, что от самой формы не зависит. Мы, например,
можем быть недовольны не тем, что у нас два глаза, а лишь тем, что мы ими плохо видим. А чтобы лучше
видеть, нет никакой надобности человеку изменять морфологический тип зрительного органа, например,
вместо двух иметь множество глаз, потому что при тех же двух глазах могут раскрыться у него "вещие
зеницы, -- как у испуганной орлицы". При тех же двух глазах можно стать сверхчеловеком, а при сотне
глаз можно оставаться только мухой.
Точно так же и весь прочий организм человеческий ни в какой нормальной черте своего
морфологического строения не препятствует нам возвышаться над нашей дурной действительностью и
Стр.1