(сборник «Женщина»)
«В этих страшных стихах… не было… столь любимого эстетами изящества, благоухания, грации. <...> Ее героиня – писательница, чье прошлое повторяет жизненный путь автора: «тюрьма, каторга, лагеря ее родной страны»1. <...> Ее высказывание о стихах героини – по сути характеристика собственного поэтического творчества. <...> «Трудно
допустить, что кроме краткого жизненного опыта и нескольких классов
гимназии ничего не лежит в ее основе», – недоумевал А. В. Луначарский. <...> Баркова, писал Луначарский, «уже выработала свою
своеобразную форму, – она почти никогда не прибегает к метру, она любит
ассонансы вместо рифм, у нее совсем личная музыка в стихах – терпкая,
сознательно грубоватая, непосредственная до впечатления стихийности»2. <...> При всей полярности суждений оба автора отмечают «грубоватость», «одеревенелость» стихов Барковой – этих суровых «песен северного рабочего края» (А. К. Воронский). <...> пришла в поэзию со стороны (совсем не оттуда, откуда
пришли А. Ахматова <...> 44)
Писать «хорошо» в версификационном смысле значило писать классическим стихом, т.е. с использованием метра и точной рифмы. <...> Это был
пушкинский стих – стройный и гармоничный для того, чтобы вызвать
ощущение непрерывности поэтической традиции, но избыточно гладкий и
ровный для того, чтобы поддерживать чувство новизны. <...> В начале XX в. атаку на регулярный стих вели и модернисты, и пролетарские поэты. <...> Интересно, что русская эмигрантская поэзия не видела большой разницы между искушенностью одних и культурным нигилизмом других. <...> Хлебникова), но главное, что объединяло поэтов пролеткульта с футуристами, –
установка на решительное обновление стиха и преобразование всей системы поэтических средств8. <...> Символистская и
постсимволистская поэзия, осваивая античные и европейские стихотворные формы, не порывала с традицией. <...> Белого, «Опыты по метрике и ритмике, по евфонии и созвучиям, по строфике и формам» <...> Пролетарские поэты, находясь вне этого слоя, были <...>
О_«царапающем»_стихе_А._Барковой__(сборник_«Женщина»)_.pdf
А. Г. Степанов
Тверь
О «царапающем» стихе А. Барковой (сборник «Женщина»)
«В этих страшных стихах… не было… столь любимого эстетами изящества,
благоухания, грации. Это были колючие, резкие, далеко не ювелирные
изделия. Можно было оцарапаться о них, можно было испугаться
их, можно было их возненавидеть, но пройти равнодушно мимо них было
нельзя», – читаем в неоконченной повести А. Барковой. Ее героиня – писательница,
чье прошлое повторяет жизненный путь автора: «тюрьма, каторга,
лагеря ее родной страны»1. Обратившись к персонажу, Баркова во многом
автопсихологична. Ее высказывание о стихах героини – по сути характеристика
собственного поэтического творчества.
Когда вышла книга «Женщина» (1922), автору был 21 год. «Трудно
допустить, что кроме краткого жизненного опыта и нескольких классов
гимназии ничего не лежит в ее основе», – недоумевал А. В. Луначарский.
«Ведь в конце-концов это значит, что в основе книги лежит только богато
одаренная натура». Баркова, писал Луначарский, «уже выработала свою
своеобразную форму, – она почти никогда не прибегает к метру, она любит
ассонансы вместо рифм, у нее совсем личная музыка в стихах – терпкая,
сознательно грубоватая, непосредственная до впечатления стихийности»2.
Разделить это мнение могли не все. Один из критиков (И. Груздев) испытал
недоумение другого рода. Рецензируя книгу, он не нашел возможным
«говорить ни о вкусе, ни о безвкусии, ни о наивности, ни о зрелости. Здесь
все – словно вне этих понятий. Есть и свободный размер, и “ассонансы
вместо рифм”, и “космизм”, и даже, может быть, “острое прозрение в будущее”,
но ведь во всей этой одеревянелости нет ни одного грана искусства»3.
При всей полярности суждений оба автора отмечают «грубоватость»,
«одеревенелость» стихов Барковой – этих суровых «песен северного
рабочего края» (А. К. Воронский).
А. Баркова пришла в поэзию со стороны (совсем не оттуда, откуда
пришли А. Ахматова и М. Цветаева). Являя тип «культурного одиночки,
учившегося в углах, в подвалах, как бог пошлет»4, она отказалась писать
«хорошо»:
Я – с печальным взором предтеча.
Мне суждено о другой вещать
Косноязычной суровой речью
И дорогу ей освещать5.
Ср. с другим, столь же принципиальным для стилистической самооценки,
признанием:
Стр.1