OCR: Константин Хмельницкий (lyavdary@mail.primorye.ru)
Источник: журн. "Советский воин" 1991 N 17
Пантелеймон РОМАНОВ
РУСЬ
Часть шестая
Свершилось то, что было мечтой многих поколений русской интеллигенции: старый
деспотический строй, преграждавший народу путь к свободе,-- рухнул.
И вышло, как всегда: все уже в течение полугода говорили, что революция неизбежна, но, когда
она произошла, интеллигенция и её вожди оказались совершенно застигнутыми врасплох. Никто как-то
не ожидал, что она случится именно в эти последние дни февраля 1917 года. Тем более что и числа даже
были неровные -- не 1, не 5, не 10, а 26, 27-гo. Началась она, собственно, и вовсе 23-го, число уж совсем
мало подходящее для великого события.
Как-то все боялись даже верить, что это когда-нибудь свершится, и только страстно ждали, но
совершенно не успели приготовиться.
Так как вожди либеральной интеллигенции и буржуазии уже со второго года войны с думской
трибуны во всеуслышание говорили о негодности старой власти и беспощадно вскрывали её
неспособность управлять страной, неспособность к организации, её полицейскую политику, то
восставший народ, главным образом в лице солдат и всякого рода обывателей, в первые дни устремился
к Государственной думе как к очагу революции.
Имена Родзянко и Милюкова как самых главных революционеров были у всех на устах. И
Родзянко, в последние дни в ужасе метавшийся в поисках средств для спасения монархии от восставшей
черни, каждую минуту выходил на подъезд Таврического дворца и говорил своим мощным
протодьяконским голосом пламенные революционные приветствия народу, приходившему к славной
колыбели революции -- Государственной думе -- выразить ей свою преданность.
Бесчисленные манифестации с красными флагами, воинские части с броневиками и
вооруженными солдатами стремились увидеть его и, когда видели на крыльце огромную фигуру в
сюртуке, надрываясь, кричали "ура", махая через головы впереди стоящих шапками.
И опять, несмотря на то, что революцию ждали целые десятилетия и многие стремились к ней как
к великому торжеству великого народа, когда она свершилась, её лицо показалось совсем не таким, какое
представляло себе большинство интеллигентного общества. Великолепные залы Таврического дворца с
его белоснежными колоннами, зеркально чистыми полами, с люстрами, радужно блестевшими
дрожащими подвесками, наполнились вдруг беспорядочной уличной толпой в сапогах с обтаивающим
снегом, солдатами в шинелях и папахах, с ружьями. Толпа неудержимо заливала блестящие залы, внося с
собой через настежь раскрытые двери промозглый холод февральского дня и делая целые дороги из
грязных следов от дверей, где из года в год стоял важный швейцар, глядя через стекло на улицу и
подметая щёткой малейшую замеченную пылинку.
И вожди революции, которых так жаждал видеть народ, испытывая отвращение к непривычной,
грязной и, по-видимому, разнузданной толпе, чувствовали прежде всего ненависть к этой толпе за то, что
она ворвалась в чистые залью своими грязными сапогами. Но это было уже потом, а в первое мгновение
все вожди выступали перед народом с искренним подъёмом, так как сначала думали, что это идут их
бить. И когда выяснилось, что не бить, а приветствовать, то испуг сменился подъемом.
И Родзянко, с ужасом видевший, что монархия гибнет, что улица грязным потоком заливает
величественный дворец, не имел ни силы, ни возможности спасти венценосца. Не мог же он выйти к
этим радостно приветствовавшим его толпам освобожденного народа и сказать им:
Напрасно вы рассчитываете во мне увидеть своего союзника: если мы с думской трибуны
громили старый строй, то вовсе не с целью его уничтожить. А тем более способами, до которых
охотники вы. Мы просто обязаны были перед своей интеллигентской совестью сохранить славную
традиционную оппозиционность по отношению к власти. Но до известных пределов, так как все-таки эта
власть даёт нам и положение, и достойное место в жизни. А вас, будь такая возможность теперь, я охотно
успокоил бы десятком-двумя пулемётов, чтобы очистить от ваших грязных сапог и шинелей дворец
славного фаворита Великой Екатерины".
Но сказать это было невозможно, и потому приходилось говорить совершенно наоборот -- то,
чего никогда не думал и не хотел говорить. Приходилось выражать радость по поводу падения
Стр.1