М. А. Протопопов
Жертва безвременья
(Повести г-на Антона Чехова)
Ты должен знать,
Что время делает людей. <...> Шекспир
...тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
Висит между цветов, пришлец осиротелый,
И час их красоты -- его паденья час. <...> Доброта как орудие и даже неотразимое орудие борьбы, -- какая
сентиментальность! <...> В этой жизни, где "человек
человеку -- волк", где идея солидарности и братства между людьми представляется какою-то бессильной
утопией, где, по слову поэта, кипит "вечная, бесчеловечная вражда-война", -- провозглашать среди таких
условий доброту души как верховный принцип, значит просто идти против природы людей, забывать о
том естественном чувстве самосохранения, которое свойственно всем людям и даже всем живым
существам без исключения. <...> Ведь даже эта старуха,
объясняя поведение этого Володи, говорит, что он "разумом помутился, в яме он долго сидел -- от этого,
говорят, разумом помутился", а между тем, образ действий "Володи" -- только крайний логический вывод
того бесконечного прощения, которое рекомендовала Хвощин-ская, и последнее выражение той
всеобъемлющей доброты, о которой говорил Тургенев. <...> Попробуем обратиться за разъяснением дела к Льву Толстому, но не к Толстому-философу,
который своим учением о непротивлении злу говорит почти то же самое, что мы только что слышали и
отвергли, а к Толстому-художнику и психологу. <...> Пьер ничем не заискивал расположения
княжны, он только с любопытством рассматривал ее. <...> Страстную любовь пленного итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он
вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими". <...> Пьер много попростел: это значит не то только, что он стал доступнее, естественнее в своих сношениях с
людьми, а значит именно то, что он стал добрее, то есть участливее, внимательнее и снисходительнее к
другим. <...> Добрых людей немало на свете, и понятие доброты -- очень широкое понятие. <...> Ведь, кроме вас <...>
Жертва_безвременья.pdf
М. А. Протопопов
Жертва безвременья
(Повести г-на Антона Чехова)
Ты должен знать,
Что время делает людей.
Шекспир
...тощий плод, до времени созрелый,
Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз,
Висит между цветов, пришлец осиротелый,
И час их красоты -- его паденья час.
Лермонтов
I
"Будь только человек добр, его никто отразить не в состоянии". Это один из многочисленных и
большею частью удачных афоризмов, которые любил вставлять Тургенев в свои произведения. На первый
взгляд, этот афоризм -- не более, как парадокс, придуманный какою-нибудь мягкою душой для своего
собственного успокоения. Доброта как орудие и даже неотразимое орудие борьбы, -- какая
сентиментальность! Борьба посредством собственных боков -- какая наивность! Уступчивость и кротость
как средства благого воздействия на людей -- какая аркадская идиллия! В этой жизни, где "человек
человеку -- волк", где идея солидарности и братства между людьми представляется какою-то бессильной
утопией, где, по слову поэта, кипит "вечная, бесчеловечная вражда-война", -- провозглашать среди таких
условий доброту души как верховный принцип, значит просто идти против природы людей, забывать о
том естественном чувстве самосохранения, которое свойственно всем людям и даже всем живым
существам без исключения.
Однако вот другой крупный авторитет наш -- Хвощинская-Заиончковская, в одном из последних
романов которой мы встречаем такой афоризм: "Для того, чтобы быть правым, нужно прощать
бесконечно". Читатель видит, что это не более, как перифраз мысли Тургенева, с оттенком, пожалуй,
некоторой экзальтации, столь вообще свойственной женской натуре. Совпадение этих афоризмов не
случайно, и они были высказаны их авторами не легкомысленно, не для фраз, не для красоты слога, а как
бы в виде краткого резюме всего того житейского опыта и того глубокого проникновения в душевные
тайники людей, которыми так богаты были и Тургенев, и Хвощинская. Как же быть нам, читателям,
доверяющим руководству этих светил нашей литературы? Сомневаться в искренности и продуманности
их показаний мы не можем и не смеем. С другой стороны, мы не можем не повиноваться голосу своего
разума и своего внутреннего чувства, которые решительно отказываются усвоить это успокоительное
учение, в его полном объеме, по крайней мере. Мы не можем уподобиться тому читателю, про которого
рассказывала горбуновская старуха: "Намедни Володя читал умную книжку, да после стал у ворот, да
всякому, кто ни пройдет, мужик ли, барин ли, всем в ноги кланялся, плачет да кланяется: "Простите,
говорит, меня окаянного. Книжка уж такая. Все, говорит, мое сердце растопилось". Ведь даже эта старуха,
Стр.1