Е. Н. Опочинин
Всеволод Владимирович Крестовский
Оригинал здесь: http://dugward.ru/library/krestovskiy/opochinin_krestovskiy.html.
В 1880-х годах имя Всеволода Крестовского было еще очень популярно, главным образом
благодаря его известному роману "Петербургские трущобы". Роман этот, и вправду занимательный (но
не более), и тогда еще читался, по удачному выражению покойного Глеба Успенского, "до затрепа".
"Автор может быть счастлив, - говорил мне как-то Глеб Иванович, - когда видит книгу свою совершенно
затрепанной. Это значит, что его читают очень многие".
Ну, так вот - Всеволод Крестовский мог быть совершенно счастлив, ибо его "Трущобы" во всех
торговых библиотеках имели совсем затрепанный вид - с ободранным переплетом, с загрязненными и
порванными листами. Соперничать с ним могли бы только разве знаменитые "Похождения Рокамболя"
да наиболее захватывающие произведения так называемой ситцевой литературы.
Чтобы покончить с этим романом, считаю нелишним упомянуть о литературной сплетне, долго и
упорно циркулировавшей в Петербурге, а именно, что "Петербургские трущобы" были написаны вовсе
не Крестовским, а известным автором "Очерков бурсы" Помяловским, с которым в молодости будто бы
Крестовский жил вместе и был в великой дружбе. Упоминаю об этой сплетне как именно о таковой.
Лично я не верил и не верю в этот плагиат: слишком непохоже, чтобы "Трущобы" могли быть
произведением Помяловского. Роман этот, непомерно растянутый, полный фальшивых, придуманных
образов и положений, не мог выйти из-под пера высоко одаренного автора "Очерков бурсы". И, конечно,
легенду о похищении "Трущоб" у Помяловского придумал один из "доброжелателей" В.В. Крестовского,
а их у него было немало.
Автора "Трущоб" я почему-то представлял себе чем-то вроде проходимца с размашистыми
манерами и нахальной речью... Я относил его к давно прошедшему, пережитому, которое связывалось в
моем представлении с жуковским табаком, комнатными собаками Шамильками и газетой "Сын
Отечества".
И вот однажды Ф.Н. Берг, приступавший тогда к изданию в Петербурге "Русского вестника",
говорит мне, что у него в такой-то день Всеволод Крестовский будет читать новые главы своего романа
"Тамара Бендавид" и приглашает меня как сотрудника "Русского вестника" присутствовать на этом
чтении.
Признаюсь, перспектива слушать в течение нескольких часов "Тамару", роман тягучий и
совершенно бездарный, не казалась мне заманчивой, и я хотел было уклониться от этого удовольствия.
"А ведь все же это Крестовский, популярный автор "Трущоб", - подумалось мне. - Посмотрим, каков-то
этот автор". Промелькнуло в голове стихотворение "Полоса", еще и тогда нередко исполняемое на
студенческих сходках, "Солимская гетера"... "Нет, - думаю, - пойду..."
Вот и пошел я часов в восемь вечера к Бергу на Большую Морскую, где он занимал тогда
великолепную квартиру. Ливрейный казачок доложил обо мне, и честь честью я был введен в кабинет
хозяина, устланный коврами и завешенный картинами в блистающих рамах. Там уже расположилась
довольно большая компания, среди которой я приметил знакомые лица Г.П. Данилевского, А.П.
Милюкова, торчащие усики нашего среднеазиатского героя и недавнего "сербского сражателя" Михаила
Григорьевича Черняева и кое-кого еще.
За столом, как бы на председательском месте, сидел довольно полный человек с обрюзгшим
желтоватым лицом, с подозрительно черными усами и такими же волосами на лысеющей голове. Он был
в форменном мундире пограничной стражи с зеленым воротником. Он все время как-то хмыркал носом,
и лицо его, заурядно армейского типа, подергивала нервная судорога.
- Крестовский, - произнес он, привставая с кресла, когда меня знакомил с ним Ф.Н. Берг.
И в тоне, каким он произнес свое имя, во внушительности осанки сразу почувствовалось как бы
желание сказать: "Да, да, тот самый, автор "Панургова стада", "Кровавого пуфа", "Трущоб" и т. д.".
На меня, признаюсь, эта подчеркнутая внушительность не оказала никакого действия: по правде
сказать, я был очень невысокого мнения о перечисленных романах Крестовского, как и о печатавшемся
тогда новом его романе, несомненно, тенденциозно юдофобском.
Началось чтение, скучное и монотонно усыпительное. Только при явно юдофобских выпадах
автор оживлялся и впадал даже в пафос. "Что же это? - спрашивал я себя, слушая эту тягучую, никому не
нужную белиберду. - И это шестидесятник! Это один из стаи славных! Писатель, общавшийся со Львом
Александровичем Меем, работавший вместе с ним и бывший под его влиянием ("Солимская гетера")!".
Стр.1