Аггеев написал прекрасную книгу о Константине Леонтьеве. <...> С такою
знающею любовью написана книга о. <...> И суд его над Леонтьевым: "Христос ему остался
неведом", - страшный суд любви, один из тех приговоров потомства, в которых чувствуется, что суд
человеческий может совпасть иногда с Божьим судом. <...> Господи! - был тайным монахом,
другом Амвросия Оптинского, изломал, искалечил, изнасиловал душу свою, проклял мир во имя Христа,
- и все-таки не пришел к Нему, даже ризы Его не коснулся, лица Его не увидел. <...> Нелукавый, немудрый оказался мудрее лукавого,
потому что именно здесь, в отношении своем к Христу - Леонтьев бездонно лукав, "нестерпимо сложен",
по собственному своему признанию. <...> Едва ли найдется другой
писатель, менее способный лицемерить, казаться не тем, что он есть, скрывать свои самые тайные,
страшные мысли и чувства. <...> О чем
люди говорят на ухо, он возвещает с кровель. <...> Аггеев, что на суде Божьем искупится личною
правдою общественная ложь Леонтьева. <...> Но любил неполною любовью, а потому и знал неполным
знанием. <...> Любил для себя, сперва как учителя, потом как соумышленника в некотором лукавом
- скажу прямо - коварном деле. <...> Христианство Леонтьева - вода на противохристианскую мельницу
Розанова. <...> Аггеев любит Леонтьева за правду, то Розанов - за ложь: он ведь и сам бездонно лукав,
может быть лукавее Леонтьева, хотя под видом бесконечной правоты и правдивости. <...> Как бы то ни было, Розанов первый заговорил о нем как о великом писателе и первый, указывая на его
"почти полную нечитаемость", обратился к русскому обществу с тем упреком, который потом не раз
повторялся: "Прошел великий муж по Руси - и лег в могилу. <...> Здесь повторяет ученик жалобу учителя, с которой тот жил и умер: "Мне же, наконец, надоело быть
гласом вопиющего в пустыне! <...> Не слова, а дела важны для учителя жизни. <...> Главное величие Каткова в глазах Леонтьева - то, что "для укрепления русского государства не разбирал
он средств: страх - так страх; насилие - так насилие; цензура - так цензура <...>
Страшное_дитя.pdf
[Библиотека "Вѣхи"]
Д. С. Мережковский
Страшное дитя[1]
I
Священник К.М. Аггеев написал прекрасную книгу о Константине Леонтьеве.
Почти все, кто писал о нем, мало знали его, потому что мало любили. Знание - любовь. С такою
знающею любовью написана книга о. Аггеева. И суд его над Леонтьевым: "Христос ему остался
неведом", - страшный суд любви, один из тех приговоров потомства, в которых чувствуется, что суд
человеческий может совпасть иногда с Божьим судом.
Всю жизнь шел ко Христу, исповедовал Его, говорил Ему: Господи! Господи! - был тайным монахом,
другом Амвросия Оптинского, изломал, искалечил, изнасиловал душу свою, проклял мир во имя Христа,
- и все-таки не пришел к Нему, даже ризы Его не коснулся, лица Его не увидел.
Почему? За что? Как это могло случиться? Ответ - книга о. Аггеева.
Книга написана не столько священником, сколько человеком, о котором так и хочется сказать: "Вот
подлинный израильтянин, в котором нет лукавства". Нелукавый, немудрый оказался мудрее лукавого,
потому что именно здесь, в отношении своем к Христу - Леонтьев бездонно лукав, "нестерпимо сложен",
по собственному своему признанию. Может быть, никогда вообще не было более сложного, мудреного,
лукавого христианства, чем это. Непростота - вот, кажется, главное, что помешало ему подойти ко
Христу.
С Богом лукав, а с людьми правдив. Удивительно соединяется в нем эта неземная, нечеловеческая ложь с
человеческою правдою. Нестерпимо сложен внутри, нестерпимо прост извне. Едва ли найдется другой
писатель, менее способный лицемерить, казаться не тем, что он есть, скрывать свои самые тайные,
страшные мысли и чувства. Что на уме, то и на языке. Человек последних слов, последних правд. О чем
люди говорят на ухо, он возвещает с кровель.
Кажется, за эту правдивость и полюбил его "подлинный израильтянин, в котором нет лукавства". И,
произнося над ним ужасный приговор, предчувствует о. Аггеев, что на суде Божьем искупится личною
правдою общественная ложь Леонтьева. Ведь не от себя, повторяю, и не для себя он лгал, а как это ни
страшно сказать, - для Бога. Ответ за него дадут те, кто сделал Духа лжи из Духа истины.
II
Любил и знал Леонтьева и В. В. Розанов. Но любил неполною любовью, а потому и знал неполным
знанием. Последняя тайна Леонтьева - отпадение от Христа - осталась Розанову непонятною или была
им понята неверно. Любил для себя, сперва как учителя, потом как соумышленника в некотором лукавом
- скажу прямо - коварном деле. Христианство Леонтьева - вода на противохристианскую мельницу
Розанова. Если о. Аггеев любит Леонтьева за правду, то Розанов - за ложь: он ведь и сам бездонно лукав,
может быть лукавее Леонтьева, хотя под видом бесконечной правоты и правдивости.
Как бы то ни было, Розанов первый заговорил о нем как о великом писателе и первый, указывая на его
"почти полную нечитаемость", обратился к русскому обществу с тем упреком, который потом не раз
повторялся: "Прошел великий муж по Руси - и лег в могилу. Ни звука при нем о нем; карканьем ворон
Стр.1