Александр Иванович Куприн
События в Севастополе
Ночь 15 ноября
Текст сверен с изданием: А. И. Куприн. Собрание сочинений в 9 томах. Том 3. М.: Худ.
литература, 1971. С. 438- 442.
Не буду говорить о подробностях, предшествовавших тому костру из человеческого мяса,
которым адмирал Чухнин увековечил свое имя во всемирной истории. Они известны из газет; вкратце:
матросский митинг, выстрелы в Писаревского и одного пехотного офицера, отложение экипажей от
армии, присяга и измена брестцев, Шмидт подымает на "Очакове" сигнал: "Командую Черноморским
флотом", великолепно-безукоризненное поведение матросов по отношению к жителям Севастополя и,
наконец, первые предательские выстрелы с батарей в баржу, подходившую к "Очакову" с провиантом. Но
должен оговориться. Длинная, по-жандармски бессмысленная провокаторская статья о финале этой
беспримерной трагедии, помещенная в "Крымском вестнике", набиралась и печаталась под взведенными
курками ружей. Я не смею судить редактора г. Спиро за то, что в нем не хватило мужества предпочесть
смерть насилию над словом. Для героизма есть тоже свои ступени. Но лучше бы он попросил авторов,
адъютантов из штаба Чухнина, подписаться под этой статьею. Путь верный: подпись льстит авторскому
самолюбию...
Мы в Балаклаве услыхали первые звуки канонады часа в три-четыре пополудни. Сначала думали,
что это -- салюты в честь монарха или кого-то из его августейшей семьи. Но выстрелов было слишком
много, более сорока. К тому же вскоре показались первые извозчики из Севастополя с колясками,
наполненными людьми, одуревшими от ужаса. Говорили смутно и бестолково, что на "Очакове" пожар,
что несколько судов потоплено, что из морских казарм стреляют из пулеметов. Мы вдвоем поехали в
Севастополь на обратном извозчике. Это был единственный извозчик, согласившийся вернуться в город,
объятый пламенем революции. Надо прибавить, однако, что там у него осталась семья. Вскоре стемнело.
Нам навстречу беспрерывно ехали коляски, дроги, телеги. Чувствовалась уже за пятнадцать верст паника.
На экипажах навалена всяческая рухлядь, собранная кое-как, впопыхах. В этом было много жуткого.
Точно кошмарный обрывок из картины переселения народов, гонимых страхом смерти. Сцеплялись
колеса с колесами, люди ругались с озлоблением, со стучащими зубами. Ни у кого не было огней.
Наступила ночь. Справа от нас, над горизонтом, по черному небу двигались беспрерывно прямые белые
лучи прожекторов, точно световые щупальцы.
Мы окликали, спрашивали. Ни один из беглецов не отозвался. Извозчики отвечали бессмысленно
и неопределенно:
-- А там пальба идет.
Или:
-- Там все друг друга постреляли.
А один сказал с зловещей насмешкой:
-- Поезжайте, поезжайте. Сами увидите.
Дорога к Севастополю идет в гору. Когда мы поднялись на нее, то увидели дым от огромного
пожара. Весь город был залит электрическим светом прожекторов, и в этом мертвом, голубоватом свете
трубы дыма казались белыми, круглыми и неподвижными. Город точно вымер. Встречались только
отряды солдат.
Когда при въезде, против казарм, поили лошадей, то узнали, что действительно горит "Очаков".
Отправились на Приморский бульвар, расположенный вдоль бухты. Против ожидания, туда пускали
свободно, чуть ли не предупредительно. Адмирал Чухнин хотел показать всему городу пример жестокой
расправы с бунтовщиками. Это тот самый адмирал Чухнин, который некогда входил в иностранные порты
с повешенными матросами, болтавшимися на ноке.
С Приморского бульвара -- вид на узкую и длинную бухту, обнесенную каменным парапетом.
Посредине бухты огромный костер, от которого слепнут глаза и вода кажется черной, как чернила. Три
четверти гигантского крейсера -- сплошное пламя. Остается целым только кусочек корабельного носа, и в
него уперлись неподвижно лучами своих прожекторов "Ростислав", "Три святителя", "XII апостолов".
Когда пламя пожара вспыхивает ярче, мы видим, как на бронированной башне крейсера, на круглом
высоком балкончике, вдруг выделяются маленькие черные человеческие фигуры. До них полторы версты,
Стр.1