Александр Иванович Куприн
Черная молния
Текст сверен с изданием: А. И. Куприн. Собрание сочинений в 9 томах. Том 5. М.: Худ.
литература, 1972. С. 363 -- 387.
Я теперь не сумею даже припомнить, какое дело или какой каприз судьбы забросили меня на
целую зиму в этот маленький северный русский городишко, о котором учебники географии говорят
кратко: "уездный Я теперь не сумею даже припомнить, какое дело или какой каприз судьбы забросили
меня на целую зиму в этот маленький северный русский городишко, о котором учебники географии
говорят кратко: "уездный город такой-то", не приводя о нем никаких дальнейших сведений. Очень
недавно провели близ него железную дорогу из Петербурга на Архангельск, но это событие совсем не
отразилось на жизни города. Со станции в город можно добраться только глубокой зимою, когда
замерзают непролазные болота, да и то приходится ехать девяносто верст среди ухабов и метелей, слыша
нередко дикий волчий вой и по часам не видя признака человеческого жилья. А главное, из города нечего
везти в столицу, и. некому и незачем туда ехать.
Так и живет городишко в сонном безмолвии, в мирной неизвестности без ввоза и вывоза, без
добывающей и обрабатывающей промышленности, без памятников знаменитым согражданам, со своими
шестнадцатью церквами на пять тысяч населения, с дощатыми тротуарами, со свиньями, коровами и
курами на улице, с неизбежным пыльным бульваром на берегу извилистой несудоходной и безрыбной
речонки Ворожи,- живет зимою заваленный снежными сугробами, летом утопающий в грязи, весь
окруженный болотистым, корявым и низкорослым лесом.
Ничего здесь нет для ума и для сердца: ни гимназии, ни библиотеки, ни театра, ни живых картин,
ни концертов, ни лекций с волшебным фонарем. Самые плохие бродячие цирки и масленичные балаганы
обегают этот город, и даже невзыскательный петрушка проходил через него последний раз шесть лет тому
назад, о чем до сих пор жители вспоминают с умилением.
Раз в неделю, по субботам, бывает в городке базар. Съезжаются из окрестных диких деревнюшек
полтора десятка мужиков с картофелем, сеном и дровами, но и они, кажется, ничего не продают и не
покупают, а торчат весь день около казенки, похлопывая себя по плечам руками, одетыми в кожаные
желтые рукавицы об одном пальце. А возвращаясь пьяные ночью домой, часто замерзают по дороге, к
немалой прибыли городского врача.
Здешние мещане - народ богобоязненный, суровый и подозрительный. Чем они занимаются и чем
живут - уму непостижимо. Летом еще кое-кто из них копошится около реки, сгоняя лес плотами вниз по
течению, но зимнее их существование таинственно. Встают они поздно, позднее солнца, и целый день
глазеют из окон на улицу, отпечатывая на стеклах белыми пятнами сплющенные носы и разляпанные
губы. Обедают, по-православному, в полдень, и после обеда спят. А в семь часов вечера уже все ворота
заперты на тяжелые железные засовы, и каждый хозяин собственноручно спускает с цепи старого, злого,
лохматого и седомордого, осиплого от лая кобеля. И храпят до утра в жарких, грязных перинах, среди гор
подушек, под мирным сиянием цветных лампадок. И дико орут во сне от страшных кошмаров и,
проснувшись, долго чешутся и чавкают, творя нарочитую молитву против домового.
Про самих себя обыватели говорят так: в нашем городе дома каменные, а сердца железные.
Старожилы же из грамотных не без гордости уверяют, что именно с их города Николай Васильевич
Гоголь списал своего "Ревизора". "Покойный папашка Прохор Сергеича самолично видел Николая
Васильевича, когда они проезжали через город". Здесь все зовут и знают людей только по именам и
отчествам. Если скажешь извозчику: "К Чурбанову (местный Мюр-Мерилиз), гривенник",- он сразу
остолбенеет и, точно внезапно проснувшись, спросит: "Чего?" - "К Чурбанову, в лавку, гривенник". -"А-а!
К Порфир Алексеичу. Пожалуйте, купец, садитесь".
Здесь есть городские ряды - длинный деревянный сарай на Соборной площади, со множеством
неосвещенных, грязных клетушек, похожих на темные норы, из которых всегда пахнет крысами, кумачом,
дублеными овчинами, керосином и душистым перцем. В огромных волчьих шубах и прямых теплых
картузах, седобородые, тучные и важные, сидят лавочники, все эти жестокие Модесты Никанорычи и
Доремидонты Никифорычи, снаружи своих лавок, на крылечках, тянут из блюдечка жидкий чай и играют
в шашки, в поддавки. На случайного покупателя они глядят как на заклятого врага: "Эй, мальчик, отпусти
этому". Покупку ему не подают, а швыряют на прилавок, не завернувши, и каждую серебряную, золотую
или бумажную монету так долго пробуют на ощупь, на свет, на звон и даже на зуб и притом так
Стр.1