Александр Иванович Куприн
Полубог
Текст сверен с изданием: А. И. Куприн. Собрание сочинений в 9 томах. М.: Худ. литература, 1970.
Том 1. Стр. 450 - 463.
I
Шел "Гамлет". Все билеты были распроданы еще утром. Публику более всего привлекало то, что в
заглавной роли выступал знаменитый Костромской, который лет десять тому назад начал свою
артистическую карьеру в этом же театре в качестве простого статиста-любителя, а потом, объехав всю
Россию, в самое короткое время завоевал себе такую оглушительную славу, какой до него не добивался
еще ни один провинциальный актер. Правда, за последний год носились и даже проникали в печать
темные, маловероятные слухи о том, что бесшабашное пьянство и разврат совершенно расшатали и
разрушили гигантский талант Костромского, что он только по разбегу продолжает пользоваться плодами
прошлогодних успехов, что антрепренеры частных столичных сцен уже не с таким рабским
искательством соглашаются на его стеснительные условия. Кто знает, может быть, в этих слухах и была
доля правды. Однако такова была сила имени Костромского, что три дня подряд публика длинным
хвостом стояла у кассы театра, несмотря на бенефисные цены; барышники же продавали билеты за
тройную, четверную и даже пятерную сумму.
Явление первое не шло, и сцена уже была готова ко второму. Газ еще не зажигали. Декорации
королевского дворца висели странными, грубыми, пестрыми картонами.
Публика понемногу наполняла зрительную залу. Из-за занавеса доносился смутный и
однообразный ропот.
Костромской сидел перед зеркалом в своей уборной. Он только что пришел и уже оделся в
традиционный костюм датского принца -- черное трико, ботинки с пряжками и черный бархатный камзол
с кружевным широким воротником. Театральный парикмахер стоял около него в подобострастной позе,
держа в руках парик-блондин с длинными локонами.
-- "...Он тучен и задыхается..." -- произнес Костромской, растерев на ладонях кольдкрем и начиная
намазывать им лицо.
Парикмахер вдруг засмеялся.
-- Ты чему, дурак? -- спросил актер, не отрывая глаз от зеркала.
-- Да я... так-с... ничему-с...
-- Ну вот и видно, что дурак. Они говорят, что я потолстел и обрюзг. А сам Шекспир сказал про
Гамлета, что он тучен и задыхается. Все они -- мерзавцы, эти писаки газетные. Лают на ветер.
Покончив с кольдкремом, Костромской таким же образом растер по лицу телесную краску. Теперь
он внимательнее вглядывался в зеркало.
"Правда, грим -- великая штука, а все-таки лицо уже не то, что прежде. Вот и под глазами мешки, а
вокруг рта глубокие складки... щеки опухли... нос утерял благородные формы. Ну, да мы еще повоюем...
Кин пил, Мочалов пил... наплевать! Пусть говорят и про Костромского, что он от пьянства обрюзг. А вот
Костромской покажет сейчас этим молодым... подсоскам этим... покажет, что может сделать настоящий
талант".
-- Ты, эфиоп, видел меня когда-нибудь? -- обратился вдруг Костромской к парикмахеру. Тот весь
затрепетал от удовольствия.
-- Помилуйте, Александр Евграфыч... Да я... Господи... Первого, можно сказать, русского артиста
да чтобы я не видел? В Казани собственными руками для вас парики изготовлял.
-- Черт тебя знает... не помню,-- произнес Костромской, проводя вдоль носа белилами узкую и
длинную черту,-- много вас было... Налей-ка!
Парикмахер налил полстакана водки из графина, стоявшего на мраморном подзеркальнике, и
подал Костромскому. Артист выпил, сморщился и плюнул на пол.
-- Вы бы закусывали, Александр Евграфыч,-- нежно посоветовал пьяница-парикмахер,-- а то,
ежели ее голую... так в голову вдаряет крепко... Костромской почти кончил гримироваться; еще несколько
штрихов коричневой краски, и "облака печали легли на его изменившемся и облагородившемся лице".
-- Давай плащ! -- приказал он парикмахеру, поднимаясь со стула.
Стр.1