Анатолий Федорович Кони
Представление Александру III
В ГАТЧИНЕ
СТАТЬИ О ГОСУДАРСТВЕННЫХ ДЕЯТЕЛЯХ
(В ноябре 1892 г.)
Кони А. Ф. Избранное / Сост., вступ. ст. и примеч. Г. М. Миронова и Л. Г. Миронова. - М.: Сов.
Россия, 1989.
OCR Pirat
Двадцать второго октября 1905 г. Завтра предстоят в Петербурге торжественные похороны
рабочих, убитых за последние дни при столкновениях с войсками и партий между собою.
Революционные комитеты напечатали в газетах извещение, в котором приглашают граждан не мешать
шествию своим появлением на улицах. Отовсюду приходят телеграммы с известиями о революционных
и патриотических манифестациях, кончающихся потоками крови и проявлениями самой зверской злобы.
То же может случиться завтра и в Петербурге. Это будет результатом - как и все происходящее -
"бессмысленных мечтаний" о возможности остановить развитие целого народа и противопоставить
близорукое и тупое, лишенное всякого сознания долга самовластие наплыву идей и чувств, питаемых и
усиленно раздуваемых сдержанным гневом и готовым на все отчаянием. В последние 20 лет
самодержавие, расчленяясь и мельчая по существу, становилось все более безусловным и ожесточающим
по форме. Оно давно перестало быть не только Петровским служением народу или Екатерининской
скрепкой общим величием единства разноплеменной страны, но оно выпустило из рук даже и охрану
простого порядка.
Оно перестало существовать, хотя бы и мнимо, на пользу России, а стало довлеть самому себе,
как бездушный идол, который наводит страх только до тех пор, пока смелая нога решительным пинком
не повергнет его в прах. С управлением России при ничтожном и упрямом Николае II повторилось то же,
что было, по словам записки Панина "Екатерина II", при Петре III. "Сей эпох, - писал он, - более всего
примечателен большими приключениями в малых делах и управлением припадочных людей". Когда
припомнишь фигуры Дурново, Сипягина, великого князя Алексея, Воронцова, Клейгельса и т. п., зная,
что в их руках было направление русской политики, душой овладевает ретроспективный страх. Мне
хочется поэтому вспомнить мое представление Александру III по случаю назначения вторично оберпрокурором.
В 1891 году, в июне, я был сделан сенатором и на мое место поступил прокурор московской
палаты Н. В. Муравьев, очень быстро перебравшийся при помощи великого князя Сергея
Александровича в государственные секретари.
Министерство юстиции было в большом затруднении для замещения открывшейся вакансии, так
как тогда еще считалось, что кассационный обер-прокурор должен быть не простым усердным судебным
чиновником, но и представителем научных знаний и авторитетом. Я принял предложение вернуться в
прокуратуру с сохранением звания сенатора, а Манасеин победил недоумевающее упорство Алек сандра
III указанием на то, что до меня соединяли оба звания и Фриш и Бер.
21 октября состоялось мое назначение. Это было в 1892 году, в том году, который ознаменовался
холерными беспорядками в различных местностях России вследствие полного отсутствия заботы о
разъяснении невежественной толпе значения постигшего ее бедствия и условий борьбы с ним. Тогда
погибло много самоотверженных врачей и сестер милосердия и был зверски растерзан толпою врач
Молчанов во Хвалынске. В начале ноября я должен был представляться государю в Гатчине. В
тоскливый, серый день представлявшиеся были привезены в неуклюжий дворец и, вследствие какого-то
особого доклада у государя, вынуждены были ожидать приема часом позднее обычного, бродя по
неприветливой и полутемной зале под сводами в нижнем этаже дворца. В эту залу вошел длинный,
худой и гладко выбритый князь Голицын, прекрасный актер и придворный чтец, носивший странное
звание "кавалера государыни императрицы".
Об этом "кавалере" у меня сохранились довольно оригинальные воспоминания. В 1873 году
судебный пристав при мировом съезде препроводил мне, как прокурору окружного суда, протокол о том,
что гофмейстер князь Голицын, приняв на хранение описанный у него по частному иску рояль, продал
его в третьи руки, употребив деньги в свою пользу, и отказывается от всяких объяснений, ссылаясь на
Стр.1