Анатолий Федорович Кони
Памяти Д. В. Григоровича
(1822--1922)
Кони А. Ф. Воспоминания о писателях.
Сост., вступ. ст. и комм. Г.М. Миронова и Л. Г. Миронова
Москва, издательство "Правда", 1989.
OCR Ловецкая Т.Ю.
Конец прошлого и начало нынешнего года ознаменовались всесторонним чествованием
Достоевского и Некрасова по случаю 100-летия обоих и 40-летия со смерти первого из них. Однако есть в
русской литературе и другие имена, которые не должны быть забываемы в те или другие годовщины. Так,
в 1921 году исполнилось 40-летие со смерти выдающегося русского писателя Писемского, во многих
отношениях явившегося по характеру и содержанию своего творчества прямым преемником Гоголя. Так,
1 апреля нынешнего года минуло 100 лет со дня рождения Дмитрия Васильевича Григоровича. По
яркости художественных образов и силе вдохновения у Некрасова и по глубине анализа душевных
состояний у Достоевского сравнивать с ними Григоровича невозможно. Но Некрасов, обращаясь к
художнику слова, сказал: "Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан". Какую службу в
качестве "гражданина" сослужили России Некрасов как певец "горя народного" и Достоевский как
заступник за "униженных и оскорбленных" излишне говорить. Еще большая заслуга признается за
Тургеневым. Его "Записки охотника" справедливо считаются одним из первых этапов на пути осознания
русским обществом невозможности дальнейшего существования крепостного права. Но именно в этом
отношении гражданская заслуга Григоровича несомненно еще выше. Несмотря на горячие строки
Радищева, на трогательные указания Пнина, несмотря на многозначительное содержание трех повестей Н.
Ф. Павлова, появившихся в 1835 году, русское общество "im Grossen und Ganzen" {В общем и целом
(нем.).} не только спокойно сживалось с крепостным правом, но и вживалось в него, как в необходимую
основу всего общественного строя. Упоминая о простом русском человеке или с юмористической
стороны (гоголевские дядя Миняй и дядя Митяй) или в виде аксессуара для театральных (представлений,
причем в афишах после перечислений действующих лиц подчас упоминались "гости и пейзане", авторы
как бы подражали известному полицейскому возгласу на уличных сборищах: "Публика -- вперед! Народ -назад!".
Тургенев первый показал русского крестьянина, умевшего и при тяжких условиях крепостной
неволи сохранить трогательные черты, нарисовал его душевный облик, берущий за сердце и волнующий
читателя. Он заставил последнего невольно задаваться вопросом: всё ли благополучно в судьбе носителя
этого привлекательного образа и догадываться, в какие тяжкие условия поставлен "сеятель и хранитель"
русской земли, "клейменной,-- по позднейшему выражению Хомякова,-- игом рабства". Один из русских
критиков справедливо замечает, что Тургенев "собрал с крестьянской нивы, где растут чертополох и
репейник, только благоуханные цветы и составил из них чудный букет". Но Григорович пошел другим
путем. Он окунулся в самую глубину этого ига, нарисовал условия его осуществления и несения, и если
Тургенев умел возбудить в мало-мальски отзывчивом коллективном читателе чувства жалости и стыда, то
Григорович возбудил чувства печали и гнева. Со своими произведениями, рисующими крепостной быт,
Тургенев и Григорович выступили почти одновременно, но цикл "Записок охотника", начавшийся
печатанием в 1846 году ("Хорь и Калиныч"), закончился лишь к 1849 году, тогда как в 1846 и 47 годах
уже появились повести Григоровича "Деревня" и "Антон Горемыка", произведшие глубокое впечатление.
Недаром Белинский, стесняемый цензурными условиями, писал по поводу последнего произведения: "Эта
повесть трогательная, по прочтении которой в голову невольно теснятся мысли грустные и важные",
весьма ясно давая понять, о чем и о каком невыносимом порядке вещей говорят эти мысли. Недаром,
вспоминал Салтыков-Щедрин, что Антон Горемыка вызывает "первые разумные слезы человечности".
Значение заслуги Григоровича характеризуется и отношением к нему цензуры. Благодушно
пропускавшая отдельные очерки из "Записок охотника" и лишь впоследствии спохватившаяся, когда они
были собраны воедино, цензура неминуемо запретила бы "Антона Горемыку", не сумей цензор Никитенко
убедить автора переделать конец и обратить героя из доведенного до отчаяния мстителя в идущего в
Сибирь ссыльного. Подозрительное отношение к Григоровичу, вероятно, под влиянием запоздалого
сознания значения его двух повестей продолжалось и в первой половине пятидесятых годов. Для
пропуска его "Проселочных дорог" -- большого бытового романа с оригинальным отсутствием любовной
интриги -- ему было предъявлено требование вставить целую страницу с указанием на совершенно
Стр.1