Вяч. ИВАНОВ
Мимо-жизни
I
Д. С. Мережковский в глазах огромного большинства своих современников -- писатель
уважаемый и именитый, многоученый и многоопытный, очень умный и очень чуждый всем. Он был
первым из обособившихся в интеллигенции, кто восхотел "опроститься" до типического, исконного,
истого русского "интеллигента", -- как встарь интеллигенты искали "опроститься" до "народа". Русский
характер, как известно, тяготится культурно-общественным обособлением и склонен спасаться от него
"опрощением", причем опростившиеся с удивлением узнают на опыте, что среда, казавшаяся им
простою, являет в действительности непредвиденную сложность и требует от новопришедшего
сложности величайшей, особенно же -- верности самому себе. Как некогда опростившиеся интеллигенты
не находили народа, так ныне Мережковский не находит интеллигенции; последней же кажется, что она
потеряла его. Он легко исступляется, но его считают холодным. Он ежечасно учительствует -- внятно,
раздельно, весьма наглядно, порой до обидности просто и ясно, подтверждая свои уроки ссылками на
канонические писания, жития и предания подлинной интеллигенции, -- но его не слышат и не понимают.
Мало кто знает, о чем живет и ревнует Мережковский. Вспоминаются его давние мистические
идеологии, его "третий завет". Но усилия всей (и уже долгой) последней поры его проповедничества о
христианской общественности кажутся бесплодными: ничего не породили они в общественной жизни,
ничего не зачали и в общественной мысли. Реальный смысл громогласного и настойчивого призыва так и
пребывает безнадежно темным.
Между тем элементы этой проповеди сами по себе вполне удобопонятны. Больше того: если бы
Мережковский обращался прямо к народу, а не к тому кругу, который он именует "интеллигенцией",
разумея под нею наших крайних левых, душу коих ему страстно хотелось бы обручить с религией, -- он
был бы, во всяком случае, понят, хотя последовала бы за ним лишь незначительная горсть одинаково
настроенных в народ. "Интеллигенции" же до такой "религии" мало дела: она или одушевлена
собственным довлеющим для ее задач энтузиазмом и дорожит цельностью как своей тактики, так и
своего стиля, -- или же ищет просто религии, самой по себе, беспримесной, безусловной, безприкладной,
как теоретическая истина. Ищущему нужно сначала обресть самое истину: он уже сам потом усмотрит,
как пронизать ею жизнь. Дары Мережковского кажутся одним -- непрошенными и, быть может,
сомнительными, как дары Данаев, другим -- преждевременными и наперед обязывающими, как
путеводитель по святым местам для человека, намеревающегося пойти странником куда глаза глядят.
Неудивительно, что Мережковский не находит иной аудитории, кроме случайной и забывчивой.
Проповедь, незаметно для проповедника, обращается в признание о собственных исканиях и,
следовательно, блужданиях. Он ежечасно вынужден от чего-то отрекаться, что-то прежнее исправлять, и
торжественно провозглашать вместо "нового слова" лишь свое присоединение к тому, что двигало жизнь
задолго до него. Поучения Мережковского -- непрестанная Каносса его собственного "богоискательства"
перед тем, что он чтит, как "религиозную правду безбожной интеллигенции". От положительного смысла
поучений не остается ничего, кроме труизма, что есть и безбожники отвлеченной мысли, живущие,
однако, по-божьи, и что с таковыми и верующему похвально сообща творить добрые дела. Но острие
тезиса, который нам обещали доказать, так и не проникает в души, за своею неубедительностью, равно
явной для верующих и неверующих: что дух Евангелия, усвояемый личностью и обществом, находит
свое ближайшее и непременное проявление в действенном и последовательном политическом
радикализме.
Для людей, знающих и любящих Мережковского, его религиозно-публицистическое
подвижничество -- волнующая и грустная загадка. Великая заслуга его -- неустанное исповедание веры.
Заслуга и громкий клич о том, что вера христианская как бы двуипостасна: одно лицо ее -- внутренний
опыт, другое лицо -- жизненное действие. Нет действия в духе любви Христовой, -- нет и подлинной
веры; есть таковое, -- значит, есть в человеке и почва для веры, а может быть -- и ее семя. Из этих
неопровержимых положений выводятся поспешные заключения: русская "общественность", проникнутая
столь часто жертвенным пафосом, увенчанная подвигами самоотвержения, есть действие христианской
религиозности; вера, не проявленная в освободительном политическом действии, -- ложная вера.
Логические ошибки этого построения бросаются в глаза; разъяснять их -- излишний труд.
Стр.1