В первый раз я услышал это стихотворение почти пятьдесят лет назад в исполнении школьной учительницы: Я памятник себе воздвиг нерукотворный, К нему не зарастет народная тропа, Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа. <...> Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, И назовет меня всяк сущий в ней язык, И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой Тунгус, и друг степей калмык. <...> И долго буду тем любезен я народу, Что чувства добрые я лирой пробуждал, Что в мой жестокий век восславил я Свободу И милость к падшим призывал. <...> Веленью божию, о муза, будь послушна, Обиды не страшась, не требуя венца; Хвалу и клевету приемли равнодушно И не оспоривай глупца. <...> После очень хорошего, с выражением, прочтения она сообщила нам примерно следующее: «В «Памятнике», ставшем как бы духовным завещанием поэта, Пушкин с огромной силой и сознанием величия своего дела полным голосом, обращаясь не только к современникам, но и к грядущим поколениям, оценивает свое творчество, говорит о его главных сторонах и о его национальном и мировом значении». <...> Но тогда я, по-видимому, еще не дорос до пушкинского «Памятника» — неприятное чувство кольнуло меня, но не заинтересовало: в юности столько соблазнов! <...> Я сразу определил для себя, что буду придерживаться, в основном, хронологического метода изучения: сначала лицейские стихи, затем юг, затем Михайловское и т.д. <...> В конце концов, пришел черед и стихотворения «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». <...> Первое, о чем я сразу же спросил себя, перечитав несколько раз стихотворение: «О каком глупце говорит Пушкин в последней строке? <...> Почему-то ему ведь понадобился именно глупец, а не, скажем, молодец, например, в таком контексте: «И не дразни зря молодца». <...> Затем мне бросился в глаза венец, которого он не требует: «Пардон, пардон, венца он не требует, а о вознесении над царями (выше Александрийского столпа) мечтает? <...> » И я вдруг вспомнил, что не понравилось мне когда-то в объяснении школьной учительницы <...>