Канцелярские стряхивали снег с своих шинелей, артиллеристы,
смотря с улыбкой презрения на этих фрачников,
гордо
расправляли усы и всклокоченные волосы. <...> Кое-где мужчина,
проходя за диванами, останавливался позади девицы
и,
наклонясь, шептал ей, вероятно, что-нибудь очень приятное,
потому что улыбка вдруг расцветала на устах девушки, и,
глядя на нее, маменька самодовольно поправляла свой чепец. <...> И рыцарь изъявил свою горесть отрывком из одной русской
поэмы, которой сочинитель испытал бы еще большую горесть,
услышавши, как безжалостно исковерканы были его стихи. <...> Ропот надежды пробежал по всему собранию; от дверей до
пунсовых кресел составилась широкая дорога, и глубокое
молчание воцарилось в зале, как на море тишь перед грозою;
музыканты ударили в смычки; радостный трепет потряс молодых
девиц до самого основания, и губернатор важно вошел в
дверь,
ведя
под руку свою величественную
половину,
украшенную
блондами, цветами, перьями,
ярко-малиновым
беретом
и бронзовою фероньеркою, которой три висящие
стеклышка качались как маятники над ее широким носом. <...> Губернатор и губернаторша продолжали шествие; все
склоняло головы по мере их приближения, дамы вставали с
мест: да! вставали; таков непреложный этикет губернских
балов. <...> - Мадам Бирбенко, - сказала томно губернаторша вертлявой
полииеймейстерше, - не становитесь, пожалуйста, моим vis-avis в кадрилях; я слишком кажусь огромною против вас. <...> - Скажите, mesdames, кто из вас знает, - произнесла вновь
губернаторша, - увидим ли мы здесь сегодня полковницу
Гольцберг? <...> - Я знаю давно мадам Гольцберг и
уверяю вас, что свет много бы выиграл, если бы в нем было
побольше подобных ей женщин. <...> Темные глаза
ее
боязливо смотрели из-под длинных черных ресниц; в ее улыбке
было
что-то неизъяснимо доброе, и тень грусти часто
мелькала на этом лице, но принужденная веселость побеждала
ее; несмотря на боязнь, на почти детскую робость осанка ее
была благородна и даже немного горда. <...> Ваша
полковница <...>
Идеал.pdf
Е. А. Ган
Идеал
Дом дворянского собрания был великолепно освещен; плошки
на воротах, плошки у подъезда; кареты, коляски,
брички,
сани везли целые грузы бабушек, маменек, дочек, внучек;
собрание было блистательное. Два жандарма, стоявшие у
крыльца,
Канцелярские стряхивали снег с своих шинелей, артиллеристы,
смотря с улыбкой презрения на этих
не успевали отгонять опорожненных экипажей.
фрачников,
гордо
расправляли усы и всклокоченные волосы. Но то ли еще было в
зале!
Четыре люстры величаво спускались с потолка; вдоль стен
расставлены были диваны, крытые оранжевым ситцем с зелеными
узорами, а на передней части залы под огромным зеркалом
стояли два пунсовые кресла. На хорах тринадцать человек
музыкантов сидели в ожидании входа губернатора с поднятыми
смычками,
готовясь огласить залу при его вступлении
полонезом из "Русалки". Диваны были уже заняты дамами всех
возрастов и чинов; статские смиренно расхаживали по зале с
круглыми шляпами в руках; кавалеристы с нетерпением бряцали
шпорами; старики умильно кружились подле расставленных
карточных столов, но никто не начинал
играть. Общество походило на огромного истукана,
ни танцевать, ни
для
которого душа не была еще ассигнована. Кое-где мужчина,
проходя за диванами, останавливался позади девицы и,
наклонясь, шептал ей, вероятно, что-нибудь очень приятное,
потому что улыбка вдруг расцветала на устах девушки, и,
глядя на нее, маменька самодовольно поправляла свой чепец.
Вот явился и крошечный прокурор в огромном парике,
который уже тридцать лет венчает эту голову, глубокий
тайник законов. За ним плывет толстая прокурорша с четырьмя
дочерьми, из которых меньшая головой выше своего папеньки.
Статские почтительно расступались перед законоведцем, а
несколько артиллеристов порхнули к его дочерям.
- Mademoiselle Esperance, вы ангажированы на мазурку?
- Ах, да!
- Кем?
- Мусье Сидоренко.
- Как я несчастлив.
И рыцарь изъявил свою горесть отрывком из одной русской
поэмы, которой сочинитель испытал бы еще большую горесть,
услышавши, как безжалостно исковерканы были его стихи.
Зала совершенно наполнилась, а танцевать все еще не
начинали; бьет десять часов; на всех лицах нетерпение; но
все сидят как прикованные. Вот влетело в залу розовое
облачко, предвестник яркого светила. Это был городничий.
Ропот надежды пробежал по всему собранию; от дверей до
пунсовых кресел составилась широкая дорога, и глубокое
молчание воцарилось в зале, как на море тишь перед грозою;
музыканты ударили в смычки; радостный трепет потряс молодых
девиц до самого основания, и губернатор важно вошел в
дверь,
украшенную блондами, цветами, перьями,
ведя под руку свою величественную половину,
ярко-малиновым
беретом и бронзовою фероньеркою, которой три висящие
стеклышка качались как маятники над ее широким носом. При
входе в залу он вручил шляпу свою дежурному чиновнику,
который нарочно для того стоял у дверей с самого начала
вечера. Губернатор и губернаторша продолжали шествие; все
склоняло головы по мере их приближения, дамы вставали с
мест: да! вставали; таков непреложный
этикет губернских
балов. Только военные позволяли себе кланяться с развязным
видом. Грозная чета опустилась на мягкие кресла; дамы
окружили губернаторшу, и она снисходительно кивала им
головой, а некоторых милостиво спрашивала даже о здоровье.
Но более всех суетилась приехавшая с ней маленькая
полицеймейстерша, одетая по последней картинке московского
Стр.1