Д. И.ФОНВИЗИН
Рассуждение о непременных государственных законах
Верховная власть вверяется государю для единого блага его подданных. Сию истину тираны
знают, а добрые государи чувствуют. Просвещенный ясностию сея истины и великими качествами души
одаренный монарх, облекшись в неограниченную власть и стремясь к совершенству поскольку
смертному возможно, сам тотчас ощутит, что власть делать зло есть не совершенство и что прямое
самовластие тогда только вступает в истинное свое величество, когда само у себя отъемлет возможность
к соделанию какого-либо зла. И действительно, все сияние престола есть пустой блеск, когда
добродетель не сидит на нем вместе с государем; но, вообразя его таковым, которого ум и сердце столько
были б превосходны, чтоб никогда не удалялся он от общего блага и чтоб сему правилу подчинил он все
свои намерения и деяния, кто может подумать, чтоб сею подчиненностию беспредельная власть его
ограничивалась? Нет, она есть одного свойства со властию существа вышнего. Бог потому и всемогущ,
что не может делать ничего другого, кроме блага; а дабы сия невозможность была бесконечным
знамением его совершенства, то постановил он правила вечные, истины для самого себя непреложные,
по коим управляет он вселенною и коих, не престав быть Богом, сам преступить не может. Государь,
подобие Бога, преемник на земле вышней его власти, не может равным образом ознаменовать ни
могущества, ни достоинства своего иначе, как постановя в государстве своем правила непреложные,
основанные на благе общем, и которых не мог бы нарушить сам, не престав быть достойным государем.
Без сих правил или, точнее объясниться, без непременных государственных законов не прочно ни
состояние государства, ни состояние государя. Не будет той подпоры, на которой бы их общая сила
утвердилась. Все в намерениях полезнейшие установления никакого основания иметь не будут. Кто
оградит их прочность? Кто поручится, чтоб преемнику не угодно было в один час уничтожить все то, что
во все прежние царствования установляемо было? Кто поручится, чтоб сам законодатель, окруженный
неотступно людьми, затмевающими пред ним истину, не разорил того сегодня, что созидал вчера? Где
же произвол одного есть закон верховный, тамо прочная общая связь и существовать не может; тамо есть
государство, но нет отечества, есть подданные, но нет граждан, нет того политического тела, которого
члены соединялись бы узлом взаимных прав и должностей. Одно пристрастие бывает подвигом всякого
узаконения, ибо не нрав государя приноравливается к законам, но законы к его праву. Какая же
доверенность, какое почтение может быть к законам, не имеющим своего естественного свойства, то есть
соображения с общею пользою? Кто может дела свои располагать тамо, где без всякой справедливой
причины завтре вменится в преступление то, что сегодня не запрещается? Тут каждый, подвержен
будучи прихотям и неправосудию сильнейших, не считает себя в обязательстве наблюдать того с
другими, чего другие с ним не наблюдают.
Тут, с одной стороны, на законы естественные, на истины ощутительные дерзкое невежество
требует доказательств и без указа им не повинуется, когда, с другой стороны, безумное веление сильного
с рабским подобострастием непрекословно исполняется. Тут, кто может, повелевает, но никто ничем не
управляет, ибо править долженствовали бы законы, кои выше себя ничего не терпят. Тут подданные
порабощены государю, а государь обыкновенно своему недостойному любимцу. Я назвал его
недостойным потому, что название любимца не приписывается никогда достойному мужу, оказавшему
отечеству истинные заслуги, а принадлежит обыкновенно человеку, достигшему высоких степеней по
удачной своей хитрости нравиться государю. В таком развращенном положении злоупотребление
самовластия восходит до невероятности, и уже престает всякое различие между государственным и
государевым, между государевым и любимцевым. От произвола сего последнего все зависит.
Собственность и безопасность каждого колеблется. Души унывают, сердца развращаются, образ мыслей
становится низок и презрителен. Пороки любимца не только входят в обычай, но бывают почти единым
средством к возвышению. Если любит он пьянство, то сей гнусный порок всех вельможей заражает. Если
дух его объят буйством и дурное воспитание приучило его к подлому образу поведения, то во время его
знати поведение благородное бывает уже довольно заградить путь к счастию; но если провидение в
лютейшем своем гневе к человеческому роду попускает душою государя овладеть чудовищу, которое все
свое любочестие полагает в том, чтоб государство неминуемо было жертвою насильств и игралищем
прихотей его; если все уродливые движения души влекут его первенствовать только богатством, титлами
и силою вредить; если взор его, осанка, речь ничего другого не знаменуют, как "боготворите меня, я могу
вас погубить"; если беспредельная его власть над душою государя препровождается в его душе
бесчисленными пороками; если он горд, нагл, коварен, алчен к обогащению, сластолюбец, бесстыдный,
ленивец -- тогда нравственная язва становится всеобщею, все сии пороки разливаются и заражают двор,
Стр.1